Монах и кошка

Трускиновская Далия Мейеровна

– Была, да только я никак не мог решиться... А если решился бы - то не ходил бы сейчас с бритой головой, - признался монах.
– Все было бы по-другому. Я уже попросил у господина разрешения жениться. Господин жил с семьей в хорошей усадьбе, он был настолько добр, что пообещал взять мою жену в дом, ты же знаешь, в усадьбах должно быть много женской прислуги. Госпожа и старшие дамы обучили бы ее всему, что нужно...

– Меня тоже сама госпожа обучала, пока была жива, - сказала Норико.
– А потом, что было потом?

– Потом настал день, когда я занимался с молодыми воинами во дворе

усадьбы, и вдруг прискакал гонец. Два отряда варваров вторглись в провинцию с гор. Мы сели на коней, разделились, господин сам возглавил один отряд, я повел второй, десяток мужчин на всякий случай мы оставили охранять усадьбу. Сколько можно было, мой отряд ехал верхом, потом мы оставили лошадей и пошли в горы пешком. Мы оказались возле того селения. Сюгэндзя защищали его изо всех сил. Мы сверху увидели, где они и где варвары. Сюгэндзя отступили к западной околице селения. Мы решили зайти с запада и юга, расстрелять варваров сверху из наших луков, а кто останется в живых - взять в плен. И мы действительно прикрыли отступивших сюгэгдзя своими стрелами.

– А девушка, что же было с девушкой?

– Ее захватили в плен. Когда я увидел, как отступающие варвары ведут с собой несколько девушек, в том числе и ее, я велел самым метким стрелкам пустить стрелы в горло похитителям так, чтобы не поранить девушек. И тут я совершил ошибку...

– Ты промахнулся?
– взволнованно спросила Норико.

– Другое... Я не должен был сам стрелять в того варвара. Почему-то я решил, что обязан сам освободить девушку!
– воскликнул монах, потряс сжатыми кулаками и бессильно уронил мощные руки.
– Рука моя дрогнула... Одной стрелой я убил их обоих.

– И девушку?
– не поверила ушам Норико.

– Она истекла кровью прежде, чем мы спустились в селение. Ей не было и пятнадцати...

Монах надолго замолчал.

– Твой господин должен был найти тебе другую жену, - рассудительно сказала Норико.
– Он должен был дать тебе кого-нибудь из служанок в усадьбе.

– Он предложил любую. Я отказался.

– А напрасно, - совершенно по-взрослому заметила Норико.
– Тебе нужно было просто поскорее получить другую женщину. А ты растравлял свои раны, пока не додумался пойти в монахи.

– Клянусь тремя сокровищами святого Будды, так оно и было, - пробормотал Бэнкей.
– Сперва ямабуси и сюгэндзя не считали меня своим, хотя я никогда не обижал их и даже защищал селение. Потом было нападение... А после него старый ямабуси Одинокий Утес нашел меня на том дворе. Оказалось, я сидел под стеной хижины и смотрел на песок, а ее хозяин, отец девушки, боялся подойти ко мне. И никому про меня не сказал. Когда Одинокий Утес сообщил мне, сколько дней меня разыскивают в горах, я ему не поверил. Я полагал, что совсем недавно присел там и задумался. Голода-то я и не почувствовал...

– И влетело же тебе от господина...
– прошептала Норико.

– Нет, - спокойно ответил Бэнкей.
– Он же все знал. А теперь посуди сама - могу ли я желать тебе зла, когда ты так похожа на ту девушку?

– Не можешь, - уверенно сказала Норико.
– А ты написал об этом стихи?

Монах уставился на девушку, как на привидение.

– Какие еще стихи?
– изумился он.

–

Знаешь, почтенный наставник, оказывается, по всякому случаю нужно писать стихи, - сообщила Норико и вздохнула.
– Я сама это только здесь, во дворце, узнала. Ведь если так делает государь - значит, и нам тоже надо?

– Может, и надо, да только я за всю жизнь двух строчек не сложил, признался Бэнкей.
– Не мужское это дело.

И, вспомнив, что монаху не положено смотреть на женщин, он решительно отвернулся.

– А они тут пишут, пишут, сколько бумаги изводят!
– пожаловалась Норико.
– Только и знай - подавай им тушечницу, растирай тушь, бегай за веткой, чтобы привязать к ней послание! А сколько одежд они тут посланцам дарят! Принесет такой бездельник даме письмо от поклонника - а она ему на радостях дарит красивое женское платье! Ну, зачем этому бездельнику женское платье? Чтобы пропить в городском кабаке? А он перекидывает платье через плечо и уходит довольный!

– Это от безделья, - уверенно сказал монах.
– Ну так как же, узнаю я, что ты хотела мне сообщить ночью на постоялом дворе?

– Сперва скажи, кто убил гадальщика, - потребовала девушка.

Она, пока Бэнкей рассказывал свою историю, придвигалась к нему все ближе. Теперь девушка вскочила с настила и стояла вплотную у него за спиной. По взволнованному голосу Бэнкей понял - теперь девушка поверит той страшной правде, которую он сообщит.

– Гадальщик был нечистью, которая называется Рокуро-Куби, - мрачно ответил Бэнкей.
– Погиб он потому, что на нем лежало такое заклятие. Если тело Рокуро-Куби сдвинуть с места, пока голова летает и жрет человечину, то с рассветом это чудище погибает. Если признаться честно, то я сдвинул его поганое тело. Но плохо другое - их там, в заброшенной усадьбе было пятеро. Пятеро людоедов, Норико! С одним я справился. Четверо приехали в Хэйан вместе с молодыми господами Фудзивара и Минамото.

– Тот старик, которого я видела из носилок?
– удивилась девушка.

– Старик, молодой человек и женщина. Может быть, ты видела женщину и можешь узнать ее в лицо?

– Нет, благочестивый наставник, - девушка опять легко пустила в ход привычное обращение.
– Видимо, она села в свою повозку уже после того, как меня усадили в носилки с госпожой кошкой. Однако как это печально...

– Еще бы не печально...
– проворчал монах.
– Эта нечисть орудует теперь в Хэйане, и не добралась бы она до государева дворца! Ведь голове ничего не стоит перелететь через ограду!

– Я о другом... Как печально, что ты не женился на той девушке, - сказала Норико.
– Ты ведь так любил ту девушку...

– При чем тут она?.. Это все было давно, и больше я ни о каких женщинах не помышлял...

– Больше ты ни о каких женщинах не помышлял...
– повторил певучий голос.

Что-то в нем показалось Бэнкею странным.

Монах резко обернулся - и не узнал Норико.

Вроде бы только что перед ним стояла звонкоголосая круглолицая девушка в простом и опрятном, как положено дворцовой служанке, платье. Но лицо налилось испускающей свет белизной, черты его стали тоньше, нежные губы приоткрылись и тянулись к монаху. Это была Норико - и все же уже не Норико.