Монах Ордена феникса
Шрифт:
– Хватит, заткнись, – не выдержал Альфонсо, – тебя тоже как черта боятся, а кто ты на деле? Простая вздорная девка, у которой рот не закрывается, ни на миг.
– Посидишь тут один два месяца, в этом склепе, и ты сболтаешься, – насупилась, судя по интонации голоса, Лилия. – Я вообще слова больше не скажу.
– А знаешь, – сказала она через пять секунд, – у нас в деревне бабка одна жила, ну, может живет до сих пор, так она бредила напополам с криками… А меня с детства заставляли к ней ходить, еду приносить – старая ходить не могла. Как же она на меня орала запросто так! Ох как я ее ненавидела, потому что боялась. А
– Что ты сказала? – встрепенулся Альфонсо и, повернувшись к Лилии лицом, впился взглядом в ее глаза.
– Да полоумная была, – охотно пояснила Лилия, расценив его поворот как призыв к действию и медленно, словно боясь спугнуть соседского кота, приблизилась к Альфонсо. – Все молодежь не та, все раньше, во времена ее молодости лучше было… Во времена ее молодости Сарамон еще в пеленках обкакавшись лежал…
– Да отстань ты от Сарамона, – взъярился Альфонсо и сел на своем ложе, – что она про Волшебный город говорила?
– Говорила, что башни там из стекла сделаны, что высотой они в облаках теряются. Боги в них живут, на каретах без лошадей катаются, свет у них везде – словно бы как солнечный, только без костра и свечек. И лучин. В общем, бредила бабка, пока отвара жимолости не напьется, только тогда успокаивалась…
– Ты сможешь меня туда отвести?
– Куда?
– К этой бабке. Она знает где находится Волшебный город?
– Говорит знает. Отвести тебя к ней? Легко, только быстренько на костре погорю, и в путь. Ты что, дурак? Мы, так то, в узнице…
– Иди спать, – буркнул Альфонсо вместо ответа, улегся обратно и повернулся к стенке. Сгорит или не сгорит – неизвестно еще, целая же пока.
– Волшебного города не существует, – сказала Лилия, – это все сказки для маленьких детишек.
Но Альфонсо ее не слушал: в своей голове он уже был в Волшебном городе.
Первый крик был коротким, и даже членораздельным – в нем явственно угадывалось слово “спасите”, повторяющееся несколько раз с разной интонацией и степенью сумасшествия. Альфонсо проснулся моментально, уже готовый куда то бежать и с кем то драться, ещё правда не понимая, куда и с кем. Луна на небе была полной и светлой, лучи её света, словно серебряными занавесками, неслись от окна к полу узницы, делая обстановку в ней контрастно чёрной, но с хорошо различимыми силуэтами предметов.
Вопль шёл со Стены – это Альфонсо понял секундой позже, когда отдельно выкрикнутый, одинокий вопль обрёл себе друзей, потерявшись в диком хоре. Крики со Стены летели непрерывно, словно разрезая тихий ночной воздух и мозг слушающего их ножами, сливаясь в непрерывный оркестр дикого страха и боли; иногда один из голосов обрывался предсмертным хрипением, бульканьем, рычанием и стоном раненного животного. Где то внизу тюрьмы, наверное этажом ниже, кто то протяжно завыл, а в узнице справа закричал, и, судя по звукам, начал биться головой о стену. От этих воплей застывала в венах кровь, а сердце, усиленно стуча, пыталось протолкнуть через себя не жидкость, а жижу из чёрного, сковывающего мышцы ужаса, работая надсадно и самоотреченно, умирая ради жизни человека – носителя. Альфонсо
Последний вопль оборвался также резко, как и появился, и в возникшей тишине по ветру понеслись другие звуки: лязг разрываемого металла, хруст костей, треск рвущейся ткани, лопающихся мышц, чавканье, падение с высоты чего то с глухим звуком. Альфонсо подскочил к окошку, вцепился в решётку руками, пытаясь разглядеть, что там происходит на стене, когда услышал тихий, бесцветный и испуганный голос Лилии:
–Не подходи к окну, они тебя почуят.
Альфонсо отцепился от окна, сел на свою солому, и услышал тихий, жалобный голосок, Лилии, больше похожий на мышиный писк:
– Обними меня, мне страшно…
Делать этого не стоило, это было понятно изначально, на всем протяжении пути к лавке – все три шага, но умный мозг проигрывал мозгу древних животных, который заставлял людей сбиваться в стаи при опасности. Ширина лавки не позволяла комфортно расположиться даже одному человеку, по этому Лилию пришлось сдвинуть так, что она практически уперлась носом в стену, а многочисленные волосы ее накрыли голову Альфонсо шелковистой чернотой, и все равно почти половина его тела висела в воздухе, балансируя на грани жизни и падения. Он вцепился в хрупкое девичье тело, обхватив его за талию; бедняжку Лилию трясло от страха, словно в лихорадке, она вцепилась в его руку мертвой хваткой и моментально перестала дрожать. Альфонсо попытался изменить неудобное, висячее положение и случайно толкнув ее, припечатал лбом в стену.
– Ай, – вякнула ведьма, и вцепилась в руку еще сильнее.
Альфонсо не хотел это признавать, даже сам себе, но факт остается фактом – ему стало не так страшно слушать омерзительный хруст костей, который услужливо приносил им ветер и впечатывал прямиком в голову, вот только часть мужского организма отреагировала на такой тесный контакт с дамой по своему, не вовремя но закономерно, и Лилия это почувствовала. Она вдруг снова начала дрожать, гладить держащую ее руку, и ничего хорошего это не предвещало.
– Спасибо, – выдохнула она на сбивающемся дыхании, – ты не представляешь, как страшно быть одной в этом склепе, слушать эти крики каждую ночь…
– Очень хорошо представляю, завтра я будут там в качестве непосредственного участника.
– Это жутко. Завтра я буду слушать твои вопли…
А потом у ведьмы словно плотину прорвало: резко повернувшись, она снесла Альфонсо с лавки, и не успела пройти боль от удара обожженной спины о каменный пол, как Лилия уже сидела на нем сверху, крепко сжав бедрами, словно боялась, что он сбежит.
– Альфонсо, я люблю тебя, – затараторила ведьма громким, горячим шепотом, – люблю с того самого момента, как увидела в лесу – такого красивого, беспомощного и в бреду…
Не успел Альфонсо очнуться, как она вцепилась своим ртом ему в губы, едва не прокусив их, попыталась разорвать на нем камзол – его единственную одежду, но сил ей не хватило, и Лилия принялась расстегивать его дрожащими руками.
– Чего ты делаешь, ведьма?
– Какой же ты все таки болван тупой.
И она принялась покрывать поцелуями его шею и грудь, чмокая при этом так, что казалось, в темноте, что она что то ест.