Монах Ордена феникса

Новиков Александр Александрович

–Ну раз так хочешь, давай поиграем, – прошипела она и зарычала:

–Батраррее самфоне реззражина, нет садинаени…

Не те слова. Не то, чтобы Альфонсо свободно понимал язык древних, но первые сказанные ею слова он запомнил на всю жизнь – они звенели у него в голове не спрашивая, хочет он того или нет. Ведьма сама не помнила заклинание наверняка, и придумывала его на ходу, не запоминая потом, что говорит.

–Именем Сарамона, будь же ты проклят навеки, – заговорила она на понятном уже языке, – гарбаххала артготф трипио…

На “трипио”

Альфонсо схватил ведьму за запястье, резко дёрнул на себя.

– Ай яй, мразь, что ты делаешь? Будь же ты проклят…

Альфонсо сжал ей руку ещё сильнее, резко дёрнул вниз, заставив ведьму рухнуть на колени с хорошим таким стуком оных по полу.

– Чего то я не вижу разницы, проклят я, или не проклят, – усмехнулся Альфонсо, – что ж ты за ведьма такая?

– Ах ты гад, – ведьма попыталась его укусить, уже чисто по-женски, но он дёрнул руку вверх и она получила по зубам своим же запястьем.

– Ну хвост то хоть будет? – Альфонсо начал заламывать ведьме руку, – я всегда кошачий хотел, чтобы по деревьям легче было лазить…

– Больно, пусти, – пискнула ведьма, и он отбросил ее руку от себя. И моментально глубинный религиозный страх вдруг стал смешным, страшное исчадием ада превратилось в обыкновенную, увешанную костями девку лет шестнадцати, заигравшуюся на страхах людей, и теперь плачущую тоненьким голоском, растирая больную руку.

– Хамло деревенское, – всхлипнула ведьма, – здоровый лоб справился со слабой женщиной, гордись теперь собой.

– Зато теперь не будешь корчить из себя черти что, заставляя реветь как баба, тюремную стражу.

– А я не заставляла. Они хотят бояться, и я им помогаю. Не хотели бы бояться, не боялись бы. Если они придурки, верят во всякую чушь, то сами виноваты.

Тонким лезвием насмешки прошлись по кровоточащей ране самолюбия Альфонсо слова ведьмы – ведь он сам недавно боялся её, не замечая, как глупо выглядит измазанное сажей девичье лицо за загородившим взор животным страхом.

– Морду помой, ходишь, как чучундра, – злобно прикрикнул он на неё и сел за столик – ужинать. Надсадно бьющееся за жизнь сердце он пытался заглушить громким стуком ложки, трясущиеся руки успокоить привычным делом – едой, хотя аппетита и не было.

– Тоже мне чучундровед отыскался, – обиженно пробухтела ведьма, но выудила откуда то гребешок и начала старательно причесываться.

Альфонсо лежал на полу у стены, на тощей прослойке из гнилой соломы и тщательно закрыв глаза, упорно и настойчиво пытался поспать. Развлечений в камере было немного: лавка (одна на двоих) чтобы спать, ведро в углу, для естественных нужд и столик, в данный момент пустой и бесполезный. Попытка уснуть и ходьба по кругу были единственными занятиями, которые можно было делать бесконечно .

Может он и уснул бы сладким сном младенца, но ведьма не спала, и спать не собиралась: сначала Альфонсо слышал, как она пыхтит, наклонившись

прямо над ним, затем разговаривает с ним, спящим, потом ходит по узнице и шелестит не понятно чем, создаёт стуки не понятно каким образом, предметами, которых в тюрьме быть не должно. Что то с грохотом упало, раздались тихие, приглушенные женские матюки, потом скрип досок – вроде стало тихо, улеглась. Но вот послышались шаги, вошёл стражник, и узница наполнилась голосами, звоном металла, мольбами и угрозами, лязгом закрывающейся двери. На звуках льющейся воды и фальшивом, но очень старательном пении Альфонсо не выдержал, и открыл глаза.

Ведьма стояла в медном тазике абсолютно голая, поливала себя ковшом из ведра водой, пела и фыркала, одновременно, расплескивая воду, уничтожая блаженную тишину.

–Ты чего это делаешь? – удивился Альфонсо.

В темнице для приговоренных к казни любые личные вещи были под запретом, не говоря уже о том, что вода давалась строго по кружке в день, а некоторые сидельцы не видели и этого, развлекая себя целый день тем, что пытались напиться, облизывая мокрые стены. У ведьмы же был даже тазик. Тазик, черт побери!!!

– Моюсь, – ведьма посмотрела на него через плечо, принялась втирать в волосы какой то отвар, пахнущий травами, потом долго массировала голову пальцами, тщательно выжимала волосы, не переставая при этом петь, – и тебе советую.

Она повернулась к Альфонсо передом, раскинула руки:

– Ну как тебе?

– Что, «как мне»?

– Как я тебе, нравлюсь?

– Измазанной в саже тебе было лучше.

– Урод, – буркнула ведьма и начала одеваться – в красное, бархатное платье, которое ей купила и принесла под риском самой оказаться на костре, напуганная до смерти ведьмой стража.

Альфонсо она не нравилась: маленькая, стройная, с длинными, черными волосами до пояса, курносым носом и большими глазами, чем то похожа была на принцессу Алёну, только лицо поострее и характер ведьминский. Ни складок кожи на боках, ни округлого, большого живота у девки не было, как не было и приятных ямочек целлюлита на ягодицах – все упруго, подтянуто, ничего возбуждающе лишнего и висячего, словно создатель пожалел на неё материала, или слепил из остатков.

–Хорошо, что тебя сожгут, – подумал Альфонсо и где то даже пожалел её, – не видать тебе нормального жениха с такой фигурой.

– Значит ты Лилия? Какое то дурацкое имя.

– Сам дурацкий. Лилия – это прекрасный цветок, который растёт посередине болота, среди мерзких водорослей и лягушек, и это полностью соответствует моей жизни.

– За что же такую прелесть всея белого света в узницу заперли – массово ослепляла людей своей красотой?

– Я из леса.

– Чего?

– Я пришла из леса. Всю жизнь жила в лесу. Попалась в городе с травами, вот меня и закрыли.

– Значит все таки ты ведьма: может – слабая, может – неумелая, но ведьма?