Монах

Льюис Мэтью Грегори

Монахини, до тех пор из почтения к настоятельнице молчавшие, теперь сгрудились у решетки и засыпали Теодора множеством вопросов. Он уже внимательно рассмотрел их всех, но, увы, Агнесы между ними не увидел. А они так перебивали друг друга, что отвечать им не было никакой возможности. Одна, заметив его иностранный акцент, интересовалась, где он родился, другая желала узнать, почему он носит пластырь на глазу. Сестра Елена осведомилась, нет ли у него родной сестры, сходной с ним, — она была бы ей чудесной подругой, а сестра Рахиль не сомневалась, что сам брат оказался бы еще более чудесным другом. Теодор забавлялся, угощая доверчивых монахинь всеми небылицами, какие могло измыслить его неистощимое воображение. Он, не скупясь, живописал свои приключения и повергал своих слушательниц в полное изумление, повествуя о великанах, кровожадных дикарях, кораблекрушениях и

островах где можно встретить лишь «каннибалов, да еще людей, которых плечи выше головы», и еще о многом не менее замечательном. Он сказал, что родился в Терра Инкогнита, образование получил в готтентотском университете, а последние два года прожил среди американцев в Силезии.

— Потеря же глаза, — сказал он, — была мне справедливой карой за непочтительность к Пресвятой Деве, когда я второй раз совершал паломничество в Лоретто. Я стоял вблизи алтаря чудотворной часовни. Монахи обряжали статую в ее лучший наряд, а паломникам было строго-настрого приказано закрыть глаза, пока будет длиться эта церемония. Но хотя я и верую истово, любопытство возобладало. И вот… Я ввергну вас в ужас, святые сестры, когда назову свое прегрешение! И вот, когда монахи совлекли со статуи сорочку, я осмелился приоткрыть левый глаз и взглянул на нее. Больше этот мой глаз уже ничего не видел! Небесный блеск, окружавший Пресвятую Деву, ослепил его. Я тотчас закрыл мой кощунственный глаз и более уже не мог его открыть.

Услышав о таком чуде, монахини осенили себя крестным знамением и обещали молить Пресвятую Деву о возвращении ему зрения. Они не переставали удивляться множеству его путешествий и странным приключениям, выпавшим на его долю в столь нежном возрасте. Тут они обратили внимание на его гитару и пожелали узнать, искусен ли он в музыке. Он скромно ответил, что не ему судить об этом, и попросил дозволения отдаться на их суд.

— Но только, — сказала старая привратница, — не вздумай петь что-либо кощунственное!

— Положитесь на мое благоразумие! — ответил Теодор. — Вы услышите о том, сколь опасно молодым девицам уступать своим страстям, о чем свидетельствует судьба неосторожной девы, вдруг влюбившейся без памяти в неизвестного рыцаря.

— Но это взаправду было? — осведомилась привратница.

— Все до последнего словечка чистая правда, — отвечал Теодор. — Случилось это в Дании, и дева слыла такой красавицей, что все ее называли просто Краса, а не по имени.

— Ты сказал — в Дании? — прошамкала старуха монахиня. — Так ведь в Дании все люди черные, как сажа!

— Нет-нет, преподобная сестра! Они вроде желтовато-зеленые, а волосы и бороды огненно-рыжие.

— Матерь Божья! Желтовато-зеленые! — вскричала сестра Елена. — Ах, этого не может быть!

— Не может быть? — презрительно повторила привратница и бросила на нее взгляд, в котором пренебрежение мешалось с торжеством. — Вовсе нет. Когда я была молода, так своими глазами их видела — двух или трех, уж не упомню.

Теодор тем временем настраивал свой инструмент. Ему как-то довелось прочесть историю одного английского короля, тайно заточенного в темницу, где его разыскал менестрель, спев под стеной любимую песню короля, и он надеялся тем же способом найти Агнесу, если она жива и в монастыре. Он выбрал балладу, которой она его научила в замке Линденберг. Он надеялся, что, услышав его, она сама споет что-нибудь в ответ, как английский король. Гитара была настроена, и он приготовился запеть.

— Но прежде, — сказал он, — я должен объяснить вам, преподобные сестры, что в этой самой Дании кишмя кишат всякие чародеи, ведьмы и злые духи. И все стихии там поделили между собой всякие демоны. Один ведает лесами и зовется Дубовый Царь, или Дубовик. Он наводит порчу на деревья, губит урожаи и командует мелкими бесами и лесовиками. Является он в виде величавого старца с длинной седой бородой и в золотом венце. Любимое его развлечение — подманивать маленьких детей, чуть отвернутся их родители, а потом утаскивать их к себе в пещеру и разрывать на тысячу кусков. Реками управляет другой демон, Водяной Царь, или Водяной. Его обязанности — волновать морскую пучину, топить корабли, а моряков утаскивать на дно. Он носит обличье рыцаря и ловит в свои сети юных девственниц. А как он с ними поступает, когда хватает их в воде, вы, преподобные сестры, уж сами вообразите. Огненный Царь выглядит мужчиной, сотворенным из пламени. Он командует метеорами и блуждающими огнями, которые завлекают путников в болота и трясины, и он указывает молниям, где можно натворить больше бед. Последний из этих стихийных демонов зовется Облачный Царь.

Он выглядит прекрасным юношей, а узнать его можно по двум черным крыльям за спиной. Хотя с виду он пленителен, нрав у него такой же, как у остальных. Занимается Облачный Царь только тем, что поднимает бури, выворачивает с корнем деревья, срывает крыши с замков и монастырей или обрушивает их стены на живущих там. У первого есть дочка — царица эльфов и фей, у второго есть мать, могущественная ведьма, и обе эти дамы ничем не лучше своих родичей. У остальных двух демонов близких как будто нет, ну, да сейчас речь пойдет только о Водяном Царе. Он герой моей баллады. Просто я прежде хотел кое-что рассказать вам о его обычаях…

Теодор сыграл короткое вступление. А затем во всю мочь — чтобы голос его донесся до ушей Агнесы — запел следующие куплеты:

ВОДЯНОЙ ЦАРЬ

_{Датская баллада}

Журчал поток, катя волну, Цветы смотрели в глубину. Краса между цветами там Шла, напевая, в Божий храм. И отраженную волной Ее увидел Водяной. Он к матери своей спешит, И ведьме так он говорит: «О мать, прошу тебя, ответь, Как мне Красою овладеть? О мать, должна ты научить, Как эту деву покорить». И вот он рыцарь на коне, В драгой серебряной броне. Плоть скакуна — одна вода, Песок речной — его узда. Вмиг к храму рыцарь поскакал, Коня у двери привязал, И, помня матери слова, Двор обошел он раз и два. По слову матери своей Коня оставил у дверей, Двор раз и два он обошел И в Божий храм тогда вошел. Молящийся шептался люд: «Кто этот белый рыцарь тут?» И молвила Краса без сил: «Когда б меня он полюбил!» Чрез две скамьи к ней прыгнул он: «О дева, я в тебя влюблен!» Чрез три скамьи он прыгнул к ней: «Молю, Краса, о, будь моей!» Она с улыбкою встает И руку рыцарю дает. «С тобой на радость и беду Из дома отчего уйду!» О, если б кто Красе открыл, Когда, молясь, соединил Священник старый руки их, Что Водяной — ее жених! О, если б молвил дух благой: «Твой нареченный — Водяной!», В каком бы ужасе была, Как руку б тотчас отняла! Но гибель страшная близка — В его руке ее рука. С ним об руку, любви полна, Уж по песку идет она. «Возлюбленная, на коня Садись же впереди меня! Вброд переедем мы поток, И не страшись, он неглубок!»