Монастырь потерянных душ
Шрифт:
Поднявшись, она выругалась, обращаясь вниз. И только потом сказала Роману спасибо.
— Ураа! — с иронией негромко начал Костя, но его не поддержали. Все внимание собрали двое на мосту, по которому следовало двигаться в одиночку.
— Иди ты сначала, — приказал Роман. — Потом я вернусь за рюкзаком.
Маргарита, естественно, подчинилась. На нашей стороне ее встретила Таня. Роман тем временем разглядывал дыру.
— Ерунда! — крикнул он в нашу сторону, и небрежной походкой, едва держась за веревки,
— Я никуда не пойду! — крикнула Эльза.
— Почему? — уставился на нее Роман.
— Потому что я упаду.
— Ты никогда этого не узнаешь наверняка, если не попробуешь.
На нашей стороне все молчали, точно зрители, завороженные спектаклем. Пока Роман спорил с Эльзой, в нашу сторону двинулась восточная девушка. Ее лицо выражало решимость. Все прошло довольно спокойно: у дыры она приостановилась, покрепче ухватилась за веревки, сделала длинный шаг… и через несколько секунд уже была среди нас.
— Вот видишь, — кивнул Роман на противоположный край.
— Все равно! — казалось, еще немного, и Эльза разрыдается.
Роман вскинул рюкзак, отвернулся и подтянул лямки.
— Эльза! Не бойся! Это легко! — крикнула Таня.
— Мы же все здесь… живые, — пробормотала Маргарита.
Эльза замотала головой. К нам шел Руслан, но мы на него не смотрели. Младший монах, в свою очередь, преодолел мост совсем незаметно: вроде бы только что стоял там, поглощенный пейзажем, а в другой миг — оказался здесь, такой же безмятежный.
— Эльза… — сказал Роман, но увидев, как она смотрит, махнул рукой.
— Я иду! — крикнул нам.
Мост как будто устал шататься. Или мы привыкли к его движению, и больше не воспринимали с тревогой. Но только не Эльза. Оставшись одна на той стороне, она с ужасом смотрела на ряд досок и несколько толстых веревок, которые чуть покачивались над двадцатиметровым разломом.
— Давай!
— Мы тебя ждем!
— Ты последняя!
Но она, позволив рюкзаку сползти, и держа теперь его за лямки, отступила.
Профессор покачал головой.
— Пора идти.
Эльза не могла его слышать, но Женя закричал:
— Мы уходим!
Я чувствовала, как она злится, и как ее не отпускает страх. Мы отвернулись от нее и потянулись за профессором, монахами и Верой. Я думала, мы скроемся за поворотом, и там ее подождем. Но этого не случилось. Эльза меня раздражала. Я не знала, какие причины имели другие, чтобы не возражать, чтоб не остаться с ней.
Движение вперед затянуло. «Дура, дура», — проговаривала я про себя. Я ощущала общую злость, витавшую над нами. Однако, размеренность шагов успокаивала.
Профессор гораздо лучше меня понимал, что он делает. Ведь Эльзы не существовало.
Существовала какая-то другая девушка, чье имя я вряд ли узнаю.
Позже, когда мы остановились на обед, никто
Запись сорок четвертая
На ужин сварили рис. Бухнули в большой котелок три банки тушенки и приправили найденными кем-то травами. Профессор, монахи и Вера ели отдельно. Они всегда располагались поодаль, но так, чтобы видеть нас.
Мы как-то безропотно взялись заботиться о себе. Ставить палатки, собирать дрова для костра, готовить еду. К счастью, нашлись люди, которые это умели делать.
Монастырский контракт вовсе не обещал санаторных условий на протяжении всего года эксперимента. С тоской я представила, что зимовать нам придется в холодном деревенском доме с туалетом на улице и баней два раза в неделю. Да и то — если сумеем ее растопить. При этом исследователи вполне могли поселиться в благоустроенном, с батареями и компьютерами, общежитии. Как подсчитали сведущие люди, еды в рюкзаках могло хватить максимум на неделю. Что будет дальше?
Возвращение в Монастырь? Я в это не верила, потому как профессор и старший Монах вели себя так, точно нам предстояло очень долгое путешествие. С другой стороны, мы могли выбрести на какой-нибудь… форт или склад. На поселок рассчитывать не приходилось: хотя здешние тропы кем-то и были протоптаны, на нашем пути не попались ни люди, ни нормальная — рассчитанная на машины — дорога. Пустынная, заповедная местность. Не была ли она запретной из-за каких-то экспериментов уже не психологического, а экологического характера? Или антиэкологического, что гораздо страшнее.
Впрочем, птицы тут выглядели нормальными. И непугаными — садились на расстоянии вытянутой руки и таращились блестящими и черными глазами. А Женя как-то сказал, что видел енота.
Сумерки мы встретили у костра. Пили чай. Кто-то посетовал на отсутствие шоколада, но остальные не поддержали. Много не говорили. Похоже, никто в свою новую жизнь не допускал поверхностной болтовни, а сходу рассказывать о серьезном мы не могли.
Но пламя, как ему и полагалось, сближало. Илья потрогал очки и с неуверенной улыбкой признался:
— Я сейчас вспоминаю.
Несколько голов сразу повернулись к нему с заинтересованным видом. Молчание все-таки тяготило.
— Когда я был маленьким… То есть, не совсем маленьким, а подростком. В наш город пришел человек. Он считался бомжом и сумасшедшим. Никто не знал, где он спит и откуда берет еду — ведь он не попрошайничал. Но он не выглядел человеком, у которого водятся деньги. Грязный, со спутанными волосами, в темном плаще.
Волосы у него были как грива. Черная, с сединой. Он казался мне стариком. Старше моих родителей. Хотя я сейчас понимаю, что ему было меньше пятидесяти.