Монастырские утехи
Шрифт:
фыркали, бодали рогами землю, готовые последовать за нею. Крики и мычание
наполнили котел долины. Быки ревели так, точно их резали.
Внезапно пастух, взобравшийся на пень, крикнул: «Медведь!» Все сгрудились по краям
загона, у скотных дворов. Корова была уже в каких-нибудь десяти саженях — здоровая,
белая, она бежала в смертельном испуге, ища защиты у чабанов.
— Медведь! — крикнул и другой чабан.
Я всё ещё стоял посреди двора и искал глазами зверя,
воротах загона показалось нечто чудовищное... Бужор, который возник рядом со мной
как из-под земли, едва успел оттащить меня и втолкнуть на скотный двор.
Сперва я не понял, в чем дело. На меня бежали сросшиеся два зверя. Только когда они
молнией пролетели мимо, мне стало ясно: корова несла на спине вцепившегося в нее
медведя. Он впился когтями ей в затылок и пригибался, пытаясь прокусить корове
шею. Но это ему не удавалось. И голова медведя кружилась от быстрого бега и от
судорог жертвы. Корова была очень сильная, с невероятным упорством она
напряжением своих железных мышц стряхивала с себя голову зверя.
Слабость медведя проистекала ещё и из другого. Он пытался вскочить на корову как
всадник, но ему не удалось подпрыгнуть настолько, чтобы сесть на неё верхом, а потом
вытянуться на ней как следует. Он так и висел, вцепившись в шею, а задние лапы его
болтались из стороны в сторону от толчков коровы, которая брыкалась что было силы
и, казалось, готова была перевернуться через голову,
И всё же медведь не выпускал из когтей своей добычи.
Всё это я осознал позже. А тогда я видел лишь чудовищные гонки и слышал страшный
рёв и мычание. Корова сделала на наших глазах круг — точно бык на арене — и начала
второй. Никто не тронулся с места. Чабаны застыли по сторонам и ждали, когда
животное, прибежавшее к ним за помощью, исчезнет, унося на спине в ущелье своего
дикого седока.
В страшном шуме можно было различить вопли какой-то женщины. Она узнала свою
корову и принялась оплакивать её, звать по имени, рвать на себе волосы.
Тогда вдруг Бужор кинулся вперёд и быстро закрыл ворота. И как раз вовремя.
Подобно всё сметающему потоку, разъярённое стадо, наклонив головы, ринулось,
чтобы атаковать медведя. Двинься они на нас, они стёрли бы и нас в порошок вместе с
амбарами и всем прочим. Поток, остановившись у закрытых ворот, разделился надвое,
обтек загон снаружи, с грохотом направляясь в глубь долины.
Корова совершала теперь третий круг. Бужор подстерегал её с толстым колом в руках.
Едва корова оказалась перед ним, он молниеносно выскочил вперёд и кинул ей под
ноги палку. Животное
уткнулось мордой в землю и затихло.
Бужор отошёл на два шага в сторону и остановился в ожидании, опираясь на топорик.
Корова по-прежнему не двигалась, только втягивала окровавленными ноздрями пыль.
Медведь пришёл в себя. Он выпустил из когтей корову и встал на задние лапы. Он был
выше человеческого роста. Сперва он огляделся, точно собираясь бежать. Но, заметив
Бужора, пошёл на него. Человек сделал шаг назад и вдруг, поднявшись на цыпочки,
вскинул двумя руками тесак и с глубоким стоном быстро опустил его на голову
медведя. Удар — и зверь осел на четвереньки, протянув передние лапы к врагу,
который повис на тесаке, вонзённом в череп, что топор в колоду.
Люди, продолжая держаться поодаль, смотрели как зачарованные. Бужор выдернул
тесак из черепа медведя и позвал на помощь.
Все кинулись к нему; медведя положили рядом с коровой. Это была гигантская
медведица с медово-жёлтой шерстью.
— Долгонько будут ждать её медвежата,— произнес старший чабан, ощупывая медведицу
и глядя на неё с сожалением.
— У неё малые медвежата? — спросил я.
— Да...
— Откуда вы знаете?
— Видно по набухшим соскам. Она для них еду добывала.
Бужор помрачнел; я посмотрел ему в глаза. Он, видно, прочитал в моём взгляде упрёк.
— Если бы она на меня не кинулась, я б не убил её,—ответил он вслух на мои мысли.—
Дал бы ей перепрыгнуть через частокол — пускай шла бы себе с миром.
— А почему ты не побежал к нам в укрытие?
— Она кинулась бы за мной и догнала бы. Или, что ещё хуже, набросилась бы на
другого... И потом — чем эта несчастная виновата?
И он показал на распростёртую на земле корову, по изодранной в клочья туше которой
всё ещё пробегала дрожь; женщина, на коленях перед ней, плакала.
Уходя, он вытер о шерсть медведицы свой топор, шкуру же подарил мне. Я подарок
принял, но был неутешен, что, имея под рукой всё кинематографическое снаряжение,
при свете дня упустил случай снять свой коронный фильм — своеобразную охоту в
Карпатах. Вместо глухарей я мог бы привести в дар министру медведя...
При расставании я вынул из кармана часы и протянул их Бужору. Он улыбнулся,
показал на солнце и вернул мне подарок... Я понял, что он прав. За всё время, что мы
провели вместе, часы нам ни разу не понадобились. Время определялось по другим
знакам и приметам. И часы, забытые в тайнике кармана, остановились.