Монастырские утехи
Шрифт:
противоположный конец стола, а монахов разместил по обе стороны.
Отец привратник, призванный колоколом, дабы не нарушить приказа, привёл кобылу к окну
трапезной, чтобы была она на виду у хозяина и чтобы за ней следили и защищали её все святые
отцы разом. Кобыла всунула свою умную морду в окно и заржала, словно что-то проворковала
хозяину. Ей привязали к морде мешок с овсом, чтобы у неё не текли слюнки.
Как раз кончили молитву и собирались приняться за
увидели, что их тринадцать — иудино число.
— Нельзя! Надо найти четырнадцатого,— решил игумен.
Только откуда его взять? Они вертелись по комнате, тщась отыскать четырнадцатого.
— Сними со стены икону Спасителя, поставим её на стул, а перед ней — прибор, как в Кане
Галилейской,— предложил в конце концов отец Минодор, румяный женоподобный юноша,
баловень игумена.
— Замолчи, дурёха!— одёрнул его игумен.— Во времена брака в Кане Галилейской Иисус был во
плоти и ходил среди людей. Теперь же он наш бог и нас накажет!
Женоподобный не унимался, он продолжал, опустив длинные мягкие ресницы:
— Тогда я не буду есть, а постою за вашей спиною и стану вам прислуживать.
— За мной ты постоишь в другое время и на другом месте,— улыбнулся, смягчаясь, игумен.— А
теперь сядь рядом со мною и спой. Недаром ты иеродьякон. Не тревожься, найдём и
четырнадцатого.
Вдруг отец привратник, которому надлежало не сводить глаз с окна, дабы видеть лошадь,
отчего ему было бы не до еды, вскочил, озарённый мыслью:
— А что, если привести в дом кобылу? Тоже ведь божья тварь. Посадим её во главе стола, чтобы
было ей просторнее и чтоб нас не стесняла, повесим ей на голову мешок с овсом, а кадушку с
водой на стол поставим.
— Говорят, лошадь равна семи людям,— подтвердил игумен.— Так что мы намного превысим
число Искариотово.
Избавление от грозивших препятствий было встречено криками радости.
Угощения следовали одно за другим. Суп с фрикадельками, голубцы, вырезка и отбивные,
зажаренный на противне поросёнок с капустой и картошкой, тефтели маленькие и большие,
величиной с ладонь, шипящие сардельки, из которых, стоит дотронуться вилкой, брызжет сок.
И всё это окроплено пятью сортами доброго вина, которое пили из глубоких хрустальных
бокалов. Поскольку брат Минодор чувствовал большее расположение к женским сладким
винам, игумен, его повелитель, в отеческой своей заботе разъяснял ему когда словом, а когда
примером и направлял его к винам мужским, крепким, вселяющим мужество.
В самый разгар трапезы кобыла, которая ела многовато, стала исторгать переваренную пищу с
непристойным шумом и дурным запахом.
—
поспешил перевязать ей мешок с морды на хвост.
Но напрасно. У кобылы были и другие мерзкие нужды. Она без стеснения расставила задние
ноги, и полилась та пахучая влага, которая способна отрезвить пьяниц. Лужа достигла ног
святых отцов, отчего те были принуждены поднять их на перекладину стола.
— Выстави её снова на улицу,— приказал игумен.— Пускай делает у окна, что ей
вздумается.
И её привязали к решетке, а Лиза просовывала сквозь неё голову и, казалось, улыбалась шутке,
какую сыграла с монахами.
— Теперь принесите четырнадцатый прибор сюда, ко мне.
И, шаркая ногами по луже, оставленной грешницей, игумен Иоасаф вновь уселся во главе
стола. По его приказанию справа и слева ему поставили по миске и по бокалу, а к ним рядом с
двух сторон положили вилку и нож.
— Я,— разъяснял он братьям,— ем по крайней мере за двоих, да вас двенадцать — всего
четырнадцать. Но на сей раз, может, одолею и за троих.
Взяв в правую руку ложку, а в левую — другую, он опустил их в суп, потом сунул обе в рот
одновременно, как будто ели сразу двое. Тем же манером, вооруживши обе руки вилками, он
заглатывал сразу по два куска жаркого и два колёсика огурца, размалывая их с лёгкостью
зубами и смакуя, точно сладости. А когда взял в обе руки по бокалу и чокнулся сам с собой, то
воцарилось священное молчание. Все с удивлением и завистью смотрели, как ловко он поднес
их к губам и опустошил оба разом, слегка откинув назад голову, и при этом ни капли не
пролил.
Обед длился до позднего вечера за болтовней, побасенками и историями, но пуще всего за
светскими песнями и стихирами. И не прервался бы, если б не кобыла. Забота о ней протрезвила
попа Болиндаке и отца привратника, попечению которого была она вверена. Отцу же
привратнику было желательно поскорее вернуться на пиршество, с которого он принужден был
уйти раньше.
Где запереть её на ночь? Поповские страхи — будто её преследуют разбойники, карауля, чтобы
украсть,— усугублялись, подстрекаемые вином, от которого, как известно, тревоги разрастаются
по крайней мере вдвое. А тут ещё подул ветер и спустилась тьма, так что попу везде мерещились
схоронившиеся бандиты.
Монастырская конюшня — развалющий сарай, прохудившийся, грязный, где стояло несколько
кляч,— была не для Лизы. Не запереть ли её в келью? Один чёрт! Разбойник ударом плеча может