Монета Александра Македонского
Шрифт:
Я поняла намек и дала ей купюру. Сестра спрятала денежку в карман халата и отступила в сторону:
– Ладно, иди, врачей сейчас нет, а ему уже ничего не может повредить…
Я вошла в палату.
Если бы я не знала, что на единственной кровати лежит Никодим Никодимович, я бы его ни за что не узнала. Лицо его посерело и осунулось, глаза были закрыты, рот, наоборот, приоткрыт, и из него вырывалось хриплое неровное дыхание. Острый подбородок был высоко вздернут, под ним резко выступал кадык. Тонкие морщинистые руки лежали поверх одеяла, к правой тянулась тонкая
Я села на стул, взяла его руку в свои ладони.
По телу старика пробежала короткая дрожь, рука напряглась, рот закрылся, потом снова едва заметно приоткрылся, и старик забормотал что-то на незнакомом языке – на том самом, на котором разговаривали те странные люди, слепой и его поводырь…
И вот что удивительно – я вдруг начала понимать этот язык.
То есть, конечно, я не понимала отдельные слова, но зато поняла, о чем просит меня умирающий старик, поняла, что я должна для него сделать.
Я достала из сумки хрустальный флакон, отвинтила его пробку.
В палате запахло увядшими цветами, южной ночью, теплой и звездной, запахло лунным светом, ночным садом. В прикроватной тумбочке я нашла одноразовый шприц, наполнила его розовой жидкостью из флакона и поднесла шприц к прозрачному пластиковому мешку, из которого раствор по капле проникал в вену старика.
Рука моя на секунду замерла – я подумала, что, возможно, совершаю сейчас что-то недопустимое, ввожу в кровь человека неизвестное вещество, может быть, опасное вещество, которое его, возможно, убьет, но потом решила, что ему уже ничто не может повредить, вонзила иглу в мешок и нажала на поршень…
Прозрачный раствор порозовел, заискрился.
Я закрыла и убрала флакон, спрятала шприц и стала ждать.
Розовый раствор понемногу поступал в тонкую трубочку, потом – в вену старика. Прошло пять минут, десять…
И вдруг случилось чудо.
Лицо Никодима Никодимовича чуть заметно порозовело, дыхание стало ровнее и глубже, рука на одеяле едва заметно дрогнула и сжала мою руку, а в следующее мгновение старик открыл глаза и проговорил:
– Спасибо!
Дверь за моей спиной приоткрылась.
В палату вошла медсестра, посмотрела на пациента, на приборы, которыми была окружена его кровать, и удивленно проговорила:
– Ну, надо же – все показатели приходят в норму! Я же говорила, голова – такой орган, с которым ни в чем нельзя быть уверенным, возможны всякие сюрпризы! Ну, и твой визит на него явно благоприятно повлиял…
– Можно я еще с ним посижу?
– Ну, теперь-то тебе все можно – благодаря тебе он явно пошел на поправку!
Едва дверь за сестрой закрылась, Никодим Никодимович заговорил:
– Тосенька, я должен многое вам рассказать… пока еще не поздно.
– Лежите спокойно, – перебила я его, – вам нельзя волноваться, нельзя напрягаться…
– Не для того вы меня спасли, чтобы то, что мне известно, ушло со мной в могилу! Вы должны узнать, кто вы на самом деле, кем были ваши родители…
– А может быть, лучше оставить все как есть?
– Нет, человек должен знать, где его корни!
– Ну, и где же они,
Но он эту иронию не расслышал или не почувствовал.
– Вы помните, Тосенька, фотографию в комнате вашей тети?
– Какой-то холм с руинами?
– Да, именно! Это не «какой-то холм», это место, где тысячи лет назад находился величайший город мира – Вавилон, Врата богов… Тысячи лет назад там шумели многолюдные рынки, на которые стремились караваны купцов со всех концов мира, тянулась к небу великая Вавилонская башня, цвели и благоухали Висячие сады царицы Семирамиды, в многочисленных храмах мудрые жрецы изучали волю звезд и составляли лекарства ото всех болезней. Но все в этом мире имеет конец и начало, и со временем звезда Вавилона закатилась. Сначала его захватили персы, потом – великий македонский царь Александр. Александр хотел сделать Вавилон столицей своей империи, но он умер, не завершив начатое.
После смерти Александра его империя распалась и Вавилон постепенно пришел в упадок. Жители великого города разбрелись по всему миру, ветер времени разбросал их по земле, как осенние листья, но они еще долго помнили славу и величие своего города. А кое-кто сохранил память о Вавилоне на многие века и не потерял надежду когда-нибудь восстановить свою древнюю родину.
Никодим Никодимович говорил четким, хорошо поставленным голосом, я почувствовала, что он не просто пересказывает мне учебник истории.
– Ты происходишь из древнего вавилонского рода. – Никодим Никодимович незаметно перешел на «ты», не потому, что утратил почтение ко мне, а потому, должно быть, что почувствовал подлинную близость. – Твои предки были жрецами и правителями, среди них – знаменитый царь Навуходоносор, упомянутый в Библии. По сравнению с древностью твоего рода все короли и герцоги Европы – простолюдины, их родословные насчитывают, самое большее, несколько сотен лет, твоя – три тысячелетия. И в твоей семье веками хранились священные реликвии Вавилона: эликсир жизни, составленный древними жрецами, корона царицы Семирамиды и главная святыня – монета, отчеканенная Александром Македонским из сердца древнего вавилонского бога, Великого Отца Бэла-Мардука. Сохранение этих реликвий было для них главным делом жизни, и в этом им помогали немногочисленные потомки вавилонян, которые еще помнят своих древних богов, помнят язык своей родины. Большинство из них считаются айсорами, то есть ассирийцами, – но, по сути, они потомки жителей великой ассиро-вавилонской империи…
Я вспомнила чучельника, к которому попала через потайной подземный ход, – наверняка он один из тех, о ком говорит Никодим Никодимович.
Старик тем временем продолжал:
– Когда твои родители погибли в аварии, подстроенной врагами, сестра твоего отца, Валерия, взяла на себя твою судьбу и судьбу древних реликвий. Ведь это чудо, что ты не погибла тогда вместе с ними! Чтобы уберечь тебя от врагов, она отдала тебя приемным родителям…
– Которых выбрала не самым лучшим образом! – вставила я, вспомнив свое убогое и несчастливое детство.