Моника 2 часть

Адамс Браво Каридад

– И не было никого, кто мог бы помочь вам?

– Не было никого, даже если б и был кто-то, кого могло это волновать? У нас не было соседей… была хижина, которая стояла на Утесе Дьявола, где было немного хлеба и много водки. Иногда я сбегал из того ада, исчезал на целые недели, жил среди утесов и кустарников, питался кореньями и моллюсками, которые вытаскивал из камней на пляже… я…

– И вы ни у кого не попросили защиты?

– Кто предоставит ее уличному, дикому, испорченному воришке, который не знал ничего, кроме худших слов и чувств? После этих скитаний я возвращался полуголый, истощенный, голодный…

–

А тот человек…?

– Бертолоци истолковывал это по-разному…

– Бертолоци…? – заинтересовалась Моника. – Я не в первый раз слышу это имя. Слышала, как говорили о нем, я прекрасно помню. Это был тот человек, у которого было отравлено сердце?

– Да, – равнодушно признался Хуан. – Наверное один из худших, потому что связан с первыми воспоминаниями. Он учил меня ненавидеть сострадание; только становясь похожим на него, жестокого и злого, мне удавалось немного утихомирить его бешенство. Он был учителем в мастерстве владения злом: учил пить, превосходно играть в карты, силой вырывать вещи у слабых, лгать, красть, жить как загнанный зверь, и еще он учил меня проклинать имя женщины, которая дала мне впервые грудь… Так же, как проклинал ее он…

– О, нет… чудовищно! Не может быть, чтобы человеческое существо доходило до такого предела. Как можно так ожесточиться?

– Я был живым напоминанием, оскорблением, изменой, которая разрушила его существование. Вся его лютая ненависть вдохновлялась моим существованием, висела надо мной все часы, минуты… И если говорить справедливо, то не его я должен ненавидеть, а того, кто оставил меня в его руках, того, кто слишком поздно решил забрать меня, только из-за ужаса, что его кровь могла пролиться на эшафоте: отец Ренато Д`Отремон, который также был и моим отцом…

– Так вот какая история…! – воскликнула Моника в замешательстве.

– Да. Ты уже знаешь полную или, по крайней мере, большую часть. А теперь, когда твое любопытство удовлетворено, отбрось это, как это сделал я.

Он резко выдернул левую руку из сжимавших рук Моники и положил руки на штурвал, быстро меняя курс. Резкий толчок заставил качнуться Монику, он подхватил ее, возвращая на место.

– Посмотри туда. Это Синт-Эстатиус… Мы обойдем его стороной, а завтра будем в Бастер. Увидишь, какая это красивая земля. Обещаю тебе хорошую прогулку по ней…

– Хуан, я хотела сказать вам одну вещь: я начинаю понимать вас… Думаю, должна сказать правильнее: я понимаю вас совершенно…

Голубое небо совершенно потемнело, украсилось звездами, а глаза Моники уже видели гигантский силуэт горы Мизери… Теплый и мягкий воздух, спокойное море, словно лагуна тихих вод, лагуна, по краям которой были кружева серебряной полной луны… Моника накрыла плечи шелковой накидкой, чуть прикрыла голову и вздрогнула, почувствовав сосредоточенный на себе взгляд Хуана, который сказал:

– Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как будто ты тоже звезда… Что-то есть такое в тебе… Ты как звезда, отраженная в водоеме… Кажется, она рядом, но мы видим лишь ее отражение… На самом деле она очень далека, в миллионах миль…

– Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы говорите мне это? Не думаю, что это утверждение справедливо. Когда этим вечером я уверяла вас, что понимаю…

– Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял…

– Нет. Я сказала, что

поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое… Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем: сочувствовать всем, кто страдает… А кто не страдает в этом мире? Все страдают, все страдает… Как правило, каждый видит и чувствует собственные мучения, но прекрасен момент, когда наше сердце разрывается, переполняется по отношению к другому сердцу, которое страдало больше, чтобы своими мучениями иметь большее право на нежность, на огромную любовь…

Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула ее жесткой и широкой ладонью вверх, и, словно подталкиваемая непреодолимым порывом, дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму…

– Моника… – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?

– За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит…

Она смотрела в его глаза с новым, неожиданным волнением, показывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда… Под белой атласной кожей бежала с новым жаром красная тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол поднялся, словно наполнился весь, словно целый мир был в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах…

Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, когда рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты Люцифера… Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась… Она не была способна сопротивляться, возражать… Словно пена волн, которые приносило и уносило море, она принадлежала Хуану Дьяволу…

– Доброй ночи, Моника… отдыхай… Спи хорошо, потому что завтра будет бурный день… Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере… Тебе понравится…

Он бесшумно удалился, тихим и твердым шагом босых ног, а она неподвижно и пораженно стояла с одним именем Хуана в горле и жаром широких рук, разжигавших атласную кожу… Почему он оставил ее сейчас? Почему не подошел к ней, словно с сомнением ожидая первую ночь? Без него как будто закачался весь мир; без него она почувствовала одиночество, холод… но не могла позвать его… Волна смущения зажгла щеки, выходя через глаза незнакомыми слезами… Она подумала о стольких женщинах, которые без тени сомнения кидались в его объятия… О портовых падших женщинах, распутницах таверн, которые безусловно соревновались друг с дружкой… Она подумала об Айме, и жгучая волна неясных чувств овладела ей: гнев, ярость, смущение, почти ревность… Резко она вошла в каюту, с яростью заперев дверь…

– Ана, Ана! Просыпайся, дура!

– Ах, черт побери! Постоянно вы должны меня оскорблять…

– Постоянно ты должна раздражать меня; постоянно должна спать… Выйди и прогуляйся по дому. Сходи и посмотри, где остальные и что делают…

– Сейчас? Ай, моя хозяйка, сейчас три утра. Даже не видя можно посчитать. Ни хозяйка София, ни сеньора Каталина не вернулись из столицы. Что касается нотариуса и сеньора Ренато…

– Ренато продолжает пить?

– А как же, хозяйка. Бродит, как тень. Иногда в кабинете он валится на диван и там дремлет. Потом встает и снова пьет, снова бродит… Но со вчерашнего вечера он ничего не просил…