Монолог из норы
Шрифт:
– Алло? Агентство?
– прерывающимся по тысяче элементарных причин голосом вы предпринимаете следующую отчаянную попытку завести разговор.
– Да, я вас слушаю, это агентство "Досуг", чем могу быть полезной?
– тон вашей собеседницы неожиданно смягчается и становится дружелюбным.
– Скажите, а... что... что вы готовы, так сказать, предложить?
– Наше агентство располагает девушками на любой вкус.
Услыхав такой ответ, вы, как правило, умолкаете, притом умолкаете оскорбленно. "С какой стати, - думаете вы, - меня подозревают, будто я интересуюсь платной любовью? Да ведь я, - ваше возмущение усиливается, спрашивая, что мне готовы предложить, мог иметь в виду что-нибудь возвышенное, например список
– А нельзя ли поконкретнее?
– упавшим голосом спрашиваете вы.
– Конечно, пожалуйста, - теперь в тоне вашей собеседницы появляются деловые нотки, предшествующие окончательной сделке.
– В данный момент мы можем вам предложить... значит, так: блондинка, двадцать три года, бюст номер три, брюнетка, двадцать пять лет, бюст номер четыре... двадцать семь лет, бюст номер шесть, восемнадцать лет, бюст номер три, и тридцать лет, худощавая, но элегантная...
Что касается меня, то, выслушав такого рода литанию, я всегда задаю ритуальный вопрос:
– А есть ли у вас девушки, говорящие по-русски?
После такого вопроса в трубке неизменно происходит взрыв поистине интернациональной эйфории.
– Ну конечно же, ах, как я рада, что вы лишены предрассудков. Есть у нас девушки, говорящие по-русски, исконные россиянки, очень, ну просто очень элегантные!
*
И тогда, в тот памятный субботний вечер, все было именно так. События следовали одно за другим в стандартном, довольно вялом ритме. Я принял четыре по пятьдесят, взял трубку и набрал номер. Ответивший мне голос был дамским и строгим; суровость его сперва крепчала, затем начала ослабевать. В определенный момент, когда ясно обозначилось, что моя собеседница знает, зачем я звоню, я по иррациональным причинам возмутился, хотя можно также сказать, что возмущение мое носило характер исключительно рациональный. В конце концов, человек, которого уличили в том, что он потрафляет самым низменным своим инстинктам, имеет право - да нет же, это его священный долг!
– возмущаться, отнекиваться и отпираться. Обман - пусть даже самообман - в данном случае способствует облагораживанию и даже одухотворению плотской материи. Вдобавок этого требуют правила хорошего тона. Неписаный закон savoir-vivre гласит: отправляясь в бордель, надевай ничего не выражающую маску парламентского обозревателя. И хорошо воспитанные люди это правило соблюдают. Ба, некоторые джентльмены, даже оказавшись в известной ситуации, старательно облагораживают ее словоизвержением. Голая трудяга уже лежит в постели, а они стоят над ней и произносят долгие, выспренние и зачастую проникнутые праведным возмущением тирады. И это хорошо. И мое возмущение, сколь абсурдным и вместе с тем ритуальным оно бы ни показалось, было совершенно уместным. Вскоре, впрочем, от него не осталось и следа, я капитулировал и спросил, что мне могут предложить, терпеливо выслушал длинный перечень размеров бюстгальтера, осведомился о цене и с ценой согласился...
Да-да, у меня есть деньги. Откуда у меня деньги? А у него? Откуда у него деньги? Где он взял деньги? Ответить на этот вопрос я предоставляю моему народу. Мой народ должен знать ответ на вопрос, который без устали задает. Откуда у меня деньги? Откуда у него деньги? Откуда у нее деньги? Откуда у них деньги? Откуда у него деньги?
– спрашивает мой народ. Откуда у него бабки? Где этот голодранец столько настриг? Не из зарплаты же отложил? На чем разбогател? Просидел пару лет в Штатах? Зашиб на кукурузе? Продавал по спекулятивной цене металлолом? Крал? Жульничал? Угадай! Угадай! Гадайте да угадаете!
Возвращаясь к нашим баранам: я спросил, что мне могут предложить, осведомился о цене, выслушал длинный перечень размеров бюстгальтера и, как обычно, поинтересовался
Через полчаса явилась весьма привлекательная особа.
– Откуда вы?
– спросил я по-русски.
– Из Петербурга, - на моем родном языке ответила она.
– Я хорошо говорю по-польски - у меня дедушка был поляк.
Дедушка был поляк.
Информация о дедушке-поляке, признаться, меня огорчила. Сговорились они, что ли? У всех до единой дедушка был поляк. Каждая известная мне русская потаскуха, подвизающаяся на польских землях, имела дедушку-поляка, все упрямо твердили, что их родной дедушка был поляком, и все клялись памятью своего дедушки-поляка, офицерской саблей, или графским титулом, или усами своего дедушки-поляка, отчего невольно приходило на ум, будто речь всякий раз идет об одном и том же Дедушке-Поляке, Всеобщем Дедушке-Поляке, Архидедушке-Поляке, который полвека назад, так сказать, вдоль и поперек перепахал империю.
Дедушка-поляк - да ради бога, не вижу тут ничего особенного, и даже наоборот: у меня у самого, в конце концов, дедушка поляк. Но Петербург Петербург в этой истории был элементом новым, крайне оригинальным и волнующим. Петербургская барышня Мандельштама в подлиннике мне еще не читывала. А если какая-нибудь из моих предыдущих, скажем так, чтиц и была жительницей Петербурга, она от меня этот факт скрыла.
Все они, с пугающе тоталитарным единодушием убеждая меня в существовании Дедушки-Поляка, с одинаковой непреклонностью настаивали на том, что родились в Вильно или во Львове. Они приезжали из Перми, Ухты, Архангельска и клялись, что прибыли из Вильно или из Львова. Приезжали из Тамбова, Калуги, Ставрополя и утверждали, что их отчий дом - Львов или Вильно. Прибывали из Риги, Минска или Киева и заявляли, что всю жизнь прожили в Вильно либо во Львове, а также что их дедушка был поляком.
Бесхитростный, в общем-то, способ разжигания архетипических вожделений моего народа. Известно, что вековая мечта поляка - увидеть литвинку в таком наряде, в каком с мужчиной повстречаться неприлично. "Едва прикрыта грудь холстинковым нарядом, но плечи юные открыты были взглядам. Литвинка поутру так рядится обычно, но повстречаться так с мужчиной неприлично". Да-да... Увидеть литвинку. Пусть даже обрусевшую литвинку. Либо украинку... И пускай с недоразвитым чувством национальной гордости... А тут на тебе... А тут на тебе... Экий сюрприз. Не Львов. Не Вильно. Петербург!
– Откуда вы?
– еще раз, на всякий случай по-русски, спрашиваю я.
– Из Петербурга, - повторяет она и снова заверяет, что свободно говорит по-польски, и вообще просит, чтобы мы беседовали по-польски, поскольку желает усовершенствовать свою близкую к совершенству польскую речь.
– Хорошо, - в последний раз по-русски говорю я, - хорошо, о'кей, о'кей, и, чертовски взволнованный, кидаюсь к этажерке, достаю Федора Михайловича в подлиннике, подсовываю ей под нос, и - читай, читай - ласково поощряю (все-таки по-русски).
– О нет... Исключено...
Не ищите в этом извращений. Ничем таким и не пахло. Не было никаких предосудительных сексуально-литературных эксцессов. Никаких танцев нагишом под аккомпанемент бессмертных строф Владимира Маяковского. Никаких стриптизов с поэмой Пушкина в зубах. Никакой маскировки эрогенных зон томиком рассказов Ивана Бунина. Никаких сдавленных выкриков в кульминационные моменты "Незнакомки" Блока. Просто мне нравилось, когда девушки читали вслух. Приходили они обычно на два часа, сорок пять минут из которых, то есть ровно академический час, отнимало у нас чтение русских классиков.