Монополия
Шрифт:
После обеда начал реять лёгкий, редкий снег, и заведующая отправила Фонарёву чистить центральный вход – помогать детсадовскому дворнику. Закаева от этого ещё больше расстроилась. Она словно смотрела на всё сквозь мутное стекло. Марусе даже пришлось её после утешать.
– Понимаю тебя, Катюш… Но не надо так…
– Нет, не понимаете.
– Катюш…
– Как вы жить будете?
– Я не одна, у меня муж… Мама его, Наталья Николавна… Она – замечательная… Представляешь, сама пенсионерка, а в Москве гувернанткой устроилась и нам денег присылает… В общем, проживём!
– Вам
– Знаешь, Кать, это всё равно что слепому на ощупь судить о слоне… Ты говоришь, платье новое, туфли… Да не это главное… И потом, ведь у меня всё есть…
– Простите, Мария Сергевна! Я так виновата перед вами!
– Нет, девочка, не винись… Не надо… Я же всё понимаю…
– Мне, мне… жалко вас…
– Мне и самой себя жалко. Только разве знаю я, что ждёт впереди – счастье или злосчастье? Что посылает Бог?
– Я иногда, Мария Сергевна, о том же размышляю… Вот как всё будет, когда замуж выйду? Детей рожать стану? А может, повременю?
– Рожай, Катюш!
– И верно… Чего временить?
Фонарёва с Закаевой точно обнялись взглядами, и вдруг обе сразу засмеялись. И подумалось им, что знают они друг друга давным-давно и что как сёстры близки. Только одна постарше, а вторая помладше.
– Весело, Катюш, скажи…
– Да не то слово… Вся от смеха порвалась!
…Луч ткнулся Марусе в глаза. Но уже вскоре вечерняя заря пожелтела и померкла. Женщина словно оказалась в чулане забытых воспоминаний и чувств. Она мыла кружки из-под вишнёвого киселя и думала об умершем два года назад от сердечного приступа свекре – Алексей Петрович вдруг упал на проходной завода… Митя до сих пор тяжело переживал утрату. А в день смерти отца, в тот горький день, и вовсе являл собой жалкое зрелище – был худым и сморщенным, как засохшая ветка. Враз поблекла и свекровь. У заводского же начальства утешительного слова для семьи своего лучшего токаря не нашлось.
– Мы справились с несчастьем тогда, – тихо вздохнула Маруся, – справимся и теперь… Я ведь только работу потеряла… Это не так страшно…
«Да, не так… Меня больше вот Алёшины глаза беспокоят… Уж очень он стал щуриться! По-моему, когда планшета не было, он так не делал. Нет, точно не делал…»
– Эх, мы оплошно повели себя! Нельзя было позволять столько с планшетом забавляться…
«Митя, помню, даже платёж Бессону из-за него задержал… Но всё же купил! Так хотел сына порадовать…»
– Наверное, Алёшу надо врачу показать…
Маруся расставила в сушилке вымытые кружки, убрала в шкафчик губку и гель. Проверила, закрыт ли кухонный кран, и погасила свет. Потом сложила в кладовке грязное бельё, сняла халат, не спеша переобулась. И только после этого ощутила всю степень усталости, съёжилась, как кошка.
Задождило.
День помутнел, размылся и растворился.
Парк сельхозинститута обрядился в цвета старости. Это был утлый, истощённый и несчастный парк. Дрожь пробирала деревья, чувствовался вечерний холод. И лицо Маруси казалось серовато-розовым. Намокнув, чёлка её блестела, а глаза были чёрно-испуганными. Она не впивала
Длинный, как хлыст, человек догонял Марусю. Вдруг он взмахнул крылоподобно руками. Сталисто блеснул нож, и Фонарёву пронзила боль под левой лопаткой. Женщина охнула, оседая на землю. Затемнело что-то сладкое, липкое, выступившее на краю губ.
…Маруся открыла глаза, и хотя злобно оскаливавшийся человек с ножом из её сна уже не склонялся над нею, она всё равно чувствовала себя довольно гадливо.
«Кровь зовёт кровь… Откуда это? Не помню… Какая разница? О Господи, что же ещё стрясётся?»
– Марусь, ты проснулась? – спросил Митя.
– Послушай, мне такое приснилось…
– Что? Что тебе приснилось? – вскинулся Фонарёв.
– Наш парк.
– Парк?
– Да, но только траурный.
– Ты просто утомилась, Марусь.
– А я долго спала?
– Минут сорок, не больше.
– Ладно, встаю… Надо ужин вам приготовить.
– Да уже приготовили, мам!
Фонарёва удивленно посмотрела на сына и мужа.
– Ну, мы это, – Митя оправил растянутую абрикосового цвета футболку, – рыбу пожарили.
– Где ж вы её взяли?
– Папе мужики привезли.
– Точно… Нилыч с Поплавским где-то надыбали… Так что пойдём, попотчую тебя судачками…
– Ой, слюнки аж потекли!
– Вставай, лежебока… Пап, ведь она лежебока?
– А то!
– А я хотел… Ну, как бы получше объяснить…
– Давай, Лёшка, не мнись! Формулируй…
– Значит, вот… Зубная фея не забрала мой зуб ни вчера, ни позавчера… И набор химика я не получил… А ведь загадывал!
– Ты это… Ты продолжай загадывать…
– Да, но, может, фея про меня вообще забыла?
– Если не ошибаюсь, она должна забрать твой зуб в течение месяца…
– Блин! Целый месяц ждать…
– Ничего, подождёшь!
– Ага, тебе легко говорить, пап… Но у Даши уже целая банка зубов скопилась, а фея так ни одного и не забрала. Даша считает, что фею просто не интересуют её зубы.
– Эй, мужчины! А как же обещанная рыба?
– Всё, Лёшка, кончай базар, садимся за стол… А фея твоя, она это… ещё при…
Старший Фонарёв, будто факир, задержав на полуслове дыхание, снял крышку со сковороды, и Маруся подалась вперёд… Лимонно-жёлтые, а кое-где и золотистые кусочки судака соседствовали с полукольцами лука, кубиками помидоров и сладкого перца. Дразняще пахло паприкой и прованскими травами.
– Какой повар пропадает, Мить!
– Ну, отчего же пропадает? Вот в январе маршрут мой закроют, тогда и займусь готовкой…
– Ты останешься без работы? – вздрогнула женщина.
– Марусь, кушай! После поговорим…
– Не бойся, мам… Папа что-нибудь сфокусничает…
Женщина отвернулась от лунного окна.
Припомнила сторожевую стойку мужа, когда он рассказывал о своих злоключениях и выслушивал потом о её собственных. Маруся хотя и была крайне расстроена, но почувствовала – в тайнике Митиного существа осталось что-то ещё.