Монсегюр и загадка катаров
Шрифт:
Разумеется, следы были найдены.
Поэтому попытаемся расставить все по своим местам. Действительно, невозможно представить, чтобы на территории, заселенной в те времена кельтскими племенами (вольками-тектосагами или редонами), не существовало друидов. Леса и горы этого отдаленного края как нельзя лучше подходили для друидического культа. Однако есть одно препятствие, мешающее дать утвердительный ответ: друиды оставили после себя еще меньше следов, нежели катары. Мегалитические сооружения, зачастую им приписываемые, опередили появление кельтов на два тысячелетия. Не стоит также искать какие-либо памятники письменности, созданные друидами: они не приняли обычая сохранять свои знания в письменном виде. Гипотезу о появлении в этих краях древних кельтских жрецов могут подтвердить лишь находки археологов и данные топонимии. Более ничего.
В таком
С онтологической точки зрения дуализм катаров не имеет ничего общего с верованием кельтов, основой которого является монизм, учение о всеединстве. Друиды настаивали «на малопонятном и глубоком единении» живых существ и неодушевленных предметов, создателя и его создания, материи и духа. Подобное соответствие не похоже на то, о котором идет речь в Изумрудной скрижали: «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу». Для того чтобы эта формулировка приняла вид, напоминающий постулат друидов, из нее нужно извлечь сравнение: то, что внизу, есть то, что вверху.
Таким образом, можно говорить, что кельты ставили знак равенства между окружающим их миром и миром потусторонним, этой обителью богов и героев, местом, куда отправлялись души умерших. Врата иного мира распахивались во время празднества Самайн (Самхейн), кельтского Нового года, ставшего в христианской традиции праздником Всех Святых. В ночь на 1 ноября скрытое от простых смертных потустороннее пространство становилось видимым, поэтому человек мог без труда перенестись из одного мира в другой и вернуться обратно, подтверждая тем самым догмат о единстве зримого и незримого. Вполне вероятно, что кельтское общество, управляемое друидами, союзниками короля, изо всех сил старалось придерживаться образа иного, божественного мира.
Подобная вера предполагает диаметрально противоположное видение мира материального. Человека более не держат оковы материи: она дает ему полную возможность свободного развития, поскольку мир находится в состоянии вечного, непрерывного становления. В таком понимании бытия нет места идеям о грехопадении и искуплении, нет места самому Сатане, духу Зла, создавшему несовершенный мир ради того, чтобы высмеять творение бога Света. У кельтов не было Сатаны, эта идея перешла к нам от персов. Облик галльского Цернунна (Цернунноса), рогатого бога, дьявол получил лишь потому, что христиане никак не могли избавиться от этого стесняющего их божества, являвшегося олицетворением физической силы и плодородия.
Однако если в мире нет Сатаны, следовательно, не существует и проблемы Зла. Как метафизическое понятие, Зло у кельтов отсутствовало — или, точнее, обладало не бытийным, но причинно-следственным характером: все дело в природе человека, далекой от совершенства, что вполне естественно, если вспомнить о непрерывной эволюции мира. Совершенство, то есть что-либо завершенное, равноценно небытию. Проявление Зла в любой его форме — боль, несправедливость, страдание, болезнь или насилие — это лишь череда случайных помех, без которых, однако, невозможно достичь высшей ступени. Отсутствие принципа Зла не приводит к вседозволенности или примиренчеству: напротив, примеры, взятые в кельтской мифологии или в житиях великих кельтских святых, убеждают нас в том, что человеческое существование представляло собой постоянное усилие достичь если не совершенства, то более высокого уровня. Итак, отсутствие столь важных для христианства понятий избавляло кельтов от необходимости считать этот мир порождением дьявола или ожидать прихода мессии, указующего путь в царство Света. Христианизация кельтского мира прошла успешно лишь потому, что вера в воскрешение Иисуса была в какой-то степени похожа на доктрину кельтов о возрождении души в ином мире.
Однако напомним то, с чего мы начали наше рассуждение: одной из основ кельтской доктрины является вера в возрождение, в то время как в религии катаров ключевым понятием было «перевоплощение». Что бы ни утверждали всевозможные толкователи (в
39
Подробнее о религиозных учениях, морали и метафизике кельтов см.: Marcale, Jean. Le Druidisme. Paris: Payot: 1985. О переходе друидов в христианство, а также о первых христианских общинах в Ирландии и Бретани см.: Marcale, Jean. Le Christianisme celtique. Paris: Imago; 1984.
Последствия столь разного подхода к действительности отразились во многих сферах человеческой деятельности. В социальном плане катары оградили себя множеством запретов и ограничений (воздержание, целомудрие, отказ от материальных благ) лишь в силу того, что окружающий мир и его устройство (общество, структура власти и т. д.) являются порождением дьявола. К такому несовершенному миру можно испытывать лишь презрение. Кельты, напротив, восхищались миром, божественным во всех проявлениях, рассматривая его как средство совершенствования. Лучшим способом на пути к улучшению стала мораль, превратившаяся к тому времени в свод правил, помогающих принять верное решение. Действительность — не наказание, а благо, в то время как Зло — это лишь препятствия на пути к Добру (иными словами, это Добро, не достигшее совершенства). Подобные утверждения можно найти и в ортодоксальном христианстве, в основе августинианского мировоззрения. В них нет ничего общего с манихейством, отрицающим существование чего-либо: Добра или Зла, рая или ада, дня или ночи, жизни или смерти — вместо всего этого есть лишь одна многоликая действительность.
Несходство мировоззрений кельтов и катаров стало причиной их различного отношения к Природе. Для катаров Природа, как и бытие, полна изъянов. Из того, что совершенные были вегетарианцами, вовсе не значит, что они относились к природе уважительно: катары довольствовались тем, что не замечали ее. Напротив, друидическая концепция мира относит любые природные явления и объекты в ряд божественных проявлений; более того, общение с Богом невозможно без ее помощи, поскольку в ее лоне ничто не мешает полному погружению в область трансцендентного. Разумеется, все это вызывает у друидов уважение к окружающей среде обитания; к подобному образу мыслей и действий сейчас применимо определение «экологический».
Однако под Природой мы подразумеваем не только горы, реки, леса или птиц; это и сам человек, его тело. Для кельтов плоть не была проклятой: она превозносима ими в той же мере, что и человеческий разум, поскольку душа и тело — это две стороны одной медали, одной и той же действительности. Улучшать тело значит совершенствовать душу (или, по выражению древних, «mens sana in corpore sano»), следствием чего является отсутствие каких бы то ни было сексуальных запретов или чувства вины. В большинстве своем запреты носили магический характер, регулируя сложную систему отношений индивида с его окружением, но не заключали в себе каких-либо моральных коннотаций.
Итак, найти соответствия между крайним или умеренным дуализмом катаров и монизмом друидов довольно сложно, не имея четкого представления о том, что представляло собой друидическое мировоззрение. Аналогию между их учениями можно заметить лишь в нескольких случаях. Самое важное касается концепции Христа: известно, что Иисус, по мнению катаров, «воплотился от Духа Святого и Марии Девы» через ее уши. Такая трактовка заведомо исключала из истории сексуальный аспект и в то же время соответствовала ортодоксальной доктрине: жизнь Иисусу дал Святой Дух в обличье голубя. Эта птица, как кажется, играла заметную роль в «изобразительном искусстве» катаров, а впоследствии досталась в наследство и гугенотам.