Монсегюр и загадка катаров
Шрифт:
Разумеется, в преданиях кельтов можно отыскать отголоски религии солярного типа, однако они практически незаметны. Так, в своих «Записках…» Цезарь упоминает об одном галльском божестве, называя его Аполлоном, но при этом не оговаривая, что этот бог имеет отношение к солнцу: кельтский Аполлон лишь «прогоняет болезни», это божество-знахарь (впрочем, у греков Аполлон выполнял ту же функцию). В Галлии и Британии этого бога называли либо Гранносом, либо Беленусом. Этимология имени Беленус (или Беленос) проста: оно означает «сверкающий». Истоки имени Граннос можно отыскать в гэльском языке: похожий корень есть в слове «grian» («солнце»). Впрочем, вполне вероятно, что «Беленос» могло произойти и от слова «bel», соответствующего прилагательному «хороший», но не являвшегося латинским корнем. Топонимика края катаров и поныне хранит память об этих богах: древний корень «bel» отчетливо виден в наименовании Белеста, а имя Гранноса легко узнаваемо в названии деревни Гране, неподалеку от Ренн-ле-Шато. Однако следует признать, что солярную функцию в кельтской мифологии берут на себя не Граннос или Беленос, а древняя богиня Солнца, впоследствии ставшая прототипом
Действительно, в Галлии, помимо Беленоса, можно было встретить и другое имя: Белисама («сияющая»), образованное от того же корня, но имеющее форму превосходной степени прилагательного. Имя этого божества сохранилось в названии города Беллем, в Орне; о ней упоминается в нескольких надписях галло-романской эпохи — автор надписи, оставленной на камне в Сен-Лизье (Арьеж), уподобил ее римской богине Минерве. В Британии эта кельтская Минерва носит имя «Сулевия», значение которого не вызывает сомнений: речь идет о богине Солнца. К слову сказать, в кельтских и германских языках слово «солнце» было женского рода, а «луна» — мужского, что, к сожалению, часто упускают из виду при анализе древних великих легенд. Так, главный герой «Песни о Нибелунгах» Зигфрид не солярный, но лунарный герой, в то время как Брунгильда (или валькирия Сигрдрива, погруженная в сон пленница Одина, заточенная в крепости, над которой разлито зарево огня) — образец солярного героя [41] . То же самое можно сказать и об Изольде.
41
Marcale, Jean. Siegfried, ou l’Or du Rhin. Paris: Retz, 1984.
Прототипом Изольды можно считать Грайне, героиню ирландских саг, в чьем имени не составит труда узнать все тот же гэльский корень «grian». Как гласит легенда, жена короля Финна Грайне, полюбившая прекрасного Диармайда (который, однако, не был влюблен в нее), добилась взаимности, использовав «гейс», опасное колдовское заклинание: молодой герой полюбил Грайне настолько сильно, что не мог жить без нее. Обратившись к легенде о Тристане и Изольде, мы увидим тот же сюжетный каркас: сначала Тристан равнодушен к Изольде, которая, желая добиться его любви, пускает в ход любовный напиток (эквивалент «geis»), имеющий столь сильное действие, что Тристан более не может жить без Изольды. В прозаическом романе XIII века, использующем этот сюжет, появляется новое дополнение: любовь Тристана настолько велика, что он не может выжить без соития с Изольдой, происходящего, по крайней мере, один раз в месяц. Символический смысл этого эпизода нетрудно понять: Изольда, солярная героиня, отдает свое тепло и жизненные силы лунарному персонажу Тристану. На протяжении двадцати восьми дней лунарный герой понемногу теряет силы и наконец исчезает. Это момент лунного затмения: луна, не освещенная более солнечными лучами, растворяется в вечной ночи, становясь равноценной небытию. Но соитие с Изольдой возвращает Тристану жизненные силы — и луна вновь возникает на небосводе. Однако у этой легенды трагический конец: вернувшись слишком поздно, Изольда не успевает залечить раны Тристана. Иными словами, солярная героиня не успевает сообщить свою энергию лунарному герою, и Тристан, лишенный помогавшей ему силы, более не может вернуться к жизни.
Утверждать, что в основе легенды о Тристане и Изольде лежит катарский миф, будет, на наш взгляд, преувеличением: несмотря на то что в этой истории можно усмотреть даже некоторое сходство с персидским преданием, ее происхождение не вызывает сомнений — это ирландский миф. Однако другой крайностью станет отрицание того, что у этих историй нет ничего общего. Миф о Тристане и Изольде прекрасно известен окситанским трубадурам, чему найдется множество подтверждений. «Духовная связь» между мифами выражается в том, что в них присутствуют элементы солярной символики. Чтобы убедиться в этом, достаточно пересказать легенду о Тристане «на катарский лад», то есть раскрыть ее смысл согласно катарской доктрине. Во всех мифологических системах, принадлежащих индоевропейским народам, можно отыскать богиню Света — другое дело, что в ходе времен этому божеству могли придать иные функции. Так, с приходом патриархата и, соответственно, новой системы ценностей знаменитая скифская Диана, божество солярного типа, превратилась в лунарную героиню [42] . Возможно даже, что героем солярного типа, наделенным чертами богини-женщины, был и Ахурамазда из иранской мифологии.
42
Подобное изменение системы ценностей отразилось в мифе о Пифоне (теллурической матери-богини), убитом Аполлоном (небесным богом-мужчиной), которому были переданы солярные функции Дианы-Артемиды, в то время как самой Диане (его сестре-близнецу) была отведена «лунарная роль». См.: Marcale, Jean. La Femme celte. Paris, Payot: 8 'ed., 1985.
Таким образом, белокурая Изольда — это олицетворение Света-первопричины, утерянного сияния первобытного Рая. Восстание ангелов привело к тому, что восставшие стали пленниками Материи. Всеми силами падшие ангелы стремятся вернуться в царство Света, но, ослепленные иллюзиями-ловушками Сатаны, не могут увидеть обратной дороги. Этому препятствует сам Сатана (что, кстати, заложено в семантике самого слова «дьявол» — «быть поперек дороги»): те, кто пытается вернуться в царство Света, неизменно встречают его на своем пути. В легенде о Тристане его функции берет на себя Морольт, великан, напоминающий фоморов из ирландских легенд. Морольту, пожирающему свои жертвы, отдают молодых юношей и девушек — так
Наконец его корабль пристает к берегам Ирландии, то есть к берегам иного мира, в котором живет Изольда. Излечив Тристана, Изольда влюбляется в него и ищет случая, чтобы проявить свою любовь. Но герой еще не понимает, что перед ним то, к чему он неосознанно стремился: он хочет отдать Изольду в жены своему дяде Марку. Чтобы добиться этого, он должен сразиться с другим порождением Дьявола: в Ирландии водится огромный дракон, монстр, пожирающий свои жертвы. Тристан побеждает чудовище, но, отравленный зловонным дыханием монстра, чуть было не погибает. И вновь на помощь ему приходит Изольда — она снова залечивает раны героя, исполняя роль архаического, светлого и животворящего, солярного божества. Однако Тристан остается слеп и глух к любви героини. Тогда, устроив все так, чтобы ее служанка ошиблась кубком, Изольда выпивает «травяное вино» (любовное зелье) — то же самое делает и Тристан. У любовного напитка, фигурирующего в легенде, своя история: в кельтской мифологии его место занимало зелье познания, однако французские интерпретаторы легенды, желая снять вину с Тристана и Изольды за их соитие, превратили волшебное зелье, дающее знание «всего, что было и будет», в любовный напиток. Отныне Тристан, наконец признавший в Изольде тот источник Света, который он столь долго искал, более не может жить без нее, без ее животворных лучей: так у человеческой души, вспомнившей о своей принадлежности божественному миру, узнавшей о своей ангельской сути, более нет обратного пути. Катар, ставший совершенным, не может более отказаться от своей вновь обретенной ангельской сути.
Истолковав легенду о Тристане подобным образом, мы не стремились доказать, что ее создали катары: ее мифологическая основа всего лишь иллюстрирует доктрину совершенных, и ничего более. В свою очередь, доктрина могла принять обличье легенды, поскольку та имела большой успех в XII–XIII веках. Истории такого рода замечательны тем, что их легко можно использовать в качестве «устного носителя» для многих религиозных или метафизических тем: для этого достаточно, сохранив исходный сюжет, изменить в нем несколько деталей.
Если продолжать истолкование легенды в том же ключе, то в любви Тристана и Изольды можно увидеть своеобразное отражение теории об эманации. Луна бессильна без Солнца: ее свет — это свет солнечный, Луна остается невидимой до тех пор, пока ее поверхности не коснутся солнечные лучи. Тристан, лунарный герой, может существовать лишь благодаря лучезарной Изольде; иными словами, Тристан — это ее чистая эманация. Не будем забывать, что эманация предполагает постоянную связь двух объектов; на этом настаивали и сами катары, видевшие в подобной связи возможность обретения падшими ангелами надежды на спасение. Поскольку теорию об эманации, как и любую другую, невозможно понять без наглядного примера, выразителем доктрины катаров стала легенда о Тристане. Что, как не любовная история, может утаить от посторонних ушей еретический смысл послания? Трубадуры, неустанно поющие славу «владычице» и «богине» — Прекрасной Даме (точнее, воплощенному в ней Совершенству), пользовались той же уловкой. Разумеется, утверждать, что под видом Прекрасной Дамы трубадуры прославляли катарскую церковь, будет не вполне корректно. Прежде всего следует заметить, что катарской церкви как таковой не существовало вовсе: речь идет лишь о группах катаров, которые создали общество со своей иерархией ради того, чтобы выжить. В истории мы не найдем подтверждения тому, что «катарская церковь» была монолитным объединением, подобным Римско-католической церкви. Если допустить, что в поэзии трубадуров скрыт «катарский» смысл, то Прекрасную Даму можно считать олицетворением первозданного Света, пред которым преклоняется каждый верующий. Отсюда проистекает столь странный эротизм «fine amore», куртуазной любви. «Fine amore» ни в коей не мере не изобретение катаров: они использовали ее так же, как термины «диоцез», «епископ» и «диакон».
Однако подобное прославление Света ставит новую проблему, касающуюся природы дуализма. Каким бы ни был дуализм катаров — крайним или умеренным, — в нем рано или поздно появлялся щекотливый вопрос: какое место следует отвести Сатане? Самое малое, что можно сказать по этому поводу, следующее: мнения о месте и роли дьявола в различных религиозных системах не совпадали. Порой Сатана, как и Иисус, был сыном Божьим; в равной степени он мог воплощать в себе принцип, сосуществующий с принципом Добра, олицетворением которого был Бог.
Одно из толкований, данных падению ангелов, может показаться неясным и в какой-то мере двусмысленным: падшие ангелы-мятежники приняли обличье демонов или людей потому, что «погубив себя, они превращались в тех, кем они уже были когда-то» (Рене Нелли). Иными словами, падшие ангелы могут вернуться к «дьявольскому» обличью, поскольку оно потенциально присутствует в них. Вот что поразительно в дуализме катаров: понимание того, что Зло — порождение Сатаны или же он сам — уже изначально заложено во всем. В таком случае если доктрина совершенных имеет целью показать, что все в этом мире слито воедино, можно ли называть катаров дуалистами? Иными словами, не следует ли из их концепции то, что в самом Боге найдется место и Сатане? Или, по крайней мере, что Бог Света, то есть первозданный Бог, заключает в себе и Добро и Зло одновременно?