Монстр из отеля №7
Шрифт:
Это мужской голос, и в моем воображении возникает образ кого-то намного старше Штейна, не привыкшего к разговорам, совсем как…я.
Я по-прежнему не оборачиваюсь. Там и так ничего не видно.
Но я с трудом сглатываю, затем просовываю язык в щель между зубами, где должен быть резец, и пытаюсь думать.
«Что происходит? Что это? Кто это?»
Я слышу, как откуда-то капает вода, создавая еще больше ила в заброшенных лабиринтах этих тоннелей.
И хотя мне жутко хочется выйти в эту дверь, я уже знаю, что ничего не дается легко. Я всю жизнь
— Отдай ее мне.
Снова мужской голос, но он звучит скорее, как мольба, а не как приказ.
— Нет, — говорю я, и это слово дребезжит в темноте.
Больше я ничего не добавляю. Это все, что ему нужно знать.
— Я знаю тебя, Саллен Брэм Рул.
Когда я слышу свое второе имя, у меня сводит легкие. Никто не произносил его вслух с тех пор, как умерла моя мать. Она единственная так меня называла, но при этом ее голос излучал нежность.
— Ты всегда хотел покинуть это место. Лаборатория, кресло, твои глаза, глядящие с надеждой и мольбой об этой девушке? Она проснется и будет бояться. В этой жизни у тебя никого не может быть.
Я ничего не говорю. Ничего не делаю.
Вода все капает. Крысы подбираются все ближе.
У меня мурашки бегут о коже, но я не могу даже моргнуть. Я невольно замираю, как вкопанный.
Ноша у меня в руках теперь кажется необычайно тяжелой.
Я не вижу не только этого человека, я вообще ничего не вижу. Ни темноты, ни тоннеля, ни светлых волос Карии у себя под пальцами.
Сам того не желая, я снова думаю о маме. Единственное, что у меня осталось, — это проблески и обрывки связанных с ней воспоминаний; все остальное искорежено временем и Штейном. Как будто последние шестнадцать лет без нее я всеми клеточками своего тела только и делал, что… выживал. У меня не было места ни для чего другого. Только для того, чтобы дышать, по возможности есть и цепляться за сон, когда я знал, что мне ничего не угрожает.
Моей единственной несбыточной мечтой была Кария, потому что она жива и невредима и… у меня в руках.
— Я ухожу, — коротко говорю я.
Я понятия не имею, кто со мной говорит, и мне нет до этого дела. Я давно научился не тратить время на несущественные детали. Только на то, что имеет значение. Кария Вен, доверившая мне свое находящееся в бессознательном состоянии тело — вот что сейчас для меня важнее всего.
Она меня спасла.
Не знаю, когда она это решила, но важно то, что она это сделала.
Я делаю шаг вперед.
Раздается какой-то звук, как будто скольжение. Змея на полу.
У меня ёкает сердце, в ушах стучит кровь, и я поворачиваю голову в одну сторону, затем в другую.
Я знаю о змеях все.
Они — символ Райта, и поэтому все змеи, что хранятся у меня в стеклянных банках, изувечены. Райт по-своему обрек меня на ад. Возможно, Штейн и родился жестоким, но именно Райт дал ему возможности для максимально варварского проявления его бездушия.
Я не боюсь змей, но я их ненавижу.
Они приближаются, словно шуршащая по камню чешуя.
Я напрягаюсь всем телом.
И еще сильнее прижимаю к себе Карию. Она такая теплая, ее руки
Я закрываю глаза.
Шорох становится ближе.
Я дрожу.
«Это что, новый ад, созданный Штейном? Говорящая змея? Выполняющая его приказы? Бог вообще установил для него хоть какие-то лимиты?»
Шум стихает.
Наступает тишина.
Затем совсем рядом с моим ухом раздается голос того же самого мужчины:
— Штейн Рул обрек на вечные муки не только тебя, Саллен Брэм. Но ты на него не похож, так ведь?
Я не отвечаю.
И не двигаюсь.
От меня не ускользает то, что он ни разу не назвал Штейна моим отцом, как все остальные.
— Я предупреждал твою мать, когда она еще только познакомилась с ним в колледже. Я пытался сказать ей, что внутри него темнота, хотя и не так буквально. Я знал, что сделал его отец, титул, который он получил по наследству, и который никогда бы не передал тебе, и, воистину, это большая удача. Все, состоящие в Райте, прокляты, Саллен. Не забывай об этом.
Я вдыхаю. И не выдыхаю.
И тогда я чувствую это. Как у меня с головы соскальзывает капюшон. Мне в уши ударяет воздух.
Все такое холодное и грубое, словно впившиеся мне в спину гвозди, но я не двигаюсь и даже не знаю почему.
Он говорил о моей матери.
Никто никогда не говорит о Мерси Рул. Когда Штейн убил ее у меня на глазах, она не стала призраком. Она превратилась в ничто. В кучку пепла. Я не мог ни горевать, ни вспоминать, ни скучать по ней.
— Мне известно, почему ты это носишь. Когда ты был маленьким, я пытался это остановить. Прости, что не смог его одолеть. Такова уж моя судьба, но здесь у меня появились свои друзья.
Я думаю о звуках ползающих змей. Может, я зря их ненавидел?
Мне на плечо ложится чья-то рука.
Я вздрагиваю от ее прикосновения, но оно легкое и не причиняет боли.
— Девочке будет страшно, — продолжает мужчина, прикасаясь ко мне так, как не прикасался никто со смерти моей матери. — Но она ведь тоже искала тебя, знаешь?
Я крепче зажмуриваю глаза. В них что-то нарастает. Давление, на которое я уже перестал реагировать.
— Позаботься о ней. Она привыкла получать желаемое, и это хорошо, потому что для нее это ты.
Мужчина убирает руку.
— Пойдем. Я покажу тебе более быстрый и безопасный путь.
Глава 23
КАРИЯ
Я просыпаюсь от шума дождя. Но не только. Еще от какого-то колебательного, скользящего движения. По моему виску стекают холодные капли и просачиваются в волосы. Внутри нарастает приступ тошноты, грозя вот-вот подступить к горлу. Все вокруг в движении, и даже с тяжелыми закрытыми веками у меня кружится голова.