Моонзунд
Шрифт:
На Орисаре, возле пулеметов, сидели матросы-линейщики. Витька Скрипов, освоясь и гордясь, похаживал с винтовкой, грозя:
– Ну, куда прешься? Осади назад… дамба закрыта!
Среда людей, заламывая руки, бродила молодая женщина:
– Кто видел моего мужа? Он с ребенком… прапорщик Леша Романов, худенький такой… шинель еще у него без хлястика.
Отступающим объявили, что корабли брать их не будут.
Из Менто фон Кнюпфер позвонил на Церель – Артеньеву:
– Аренсбург оставлен. Эсминцы отошли. Подумайте об этом.
И
– А над Менто уже белый флаг, – сказал тихо.
Они пошли на митинг. По рельсам ползал маневровый паровозик, который обслуживал подвоз к батареям погребных зарядов. Машинист высунулся в окно будки, крикнул Артеньеву:
– Я вольнонаемный… на што мне погибать с вами?
Митинг начался страшно: по соседству с красным знаменем революции мерзавцы уже развернули белые флаги.
– Не совладать! – кричали они. – Сдаваться надо…
Скалкин сказал Артеньеву:
– Буду ломать гадов, правда за нами… Товарищи! – обратился он к прислугам батарей. – Вы, сорок третья, и вы, сорок четвертая. Правда за нами, и вот она, правда, поганее которой не выдумать, но зато… зато это правда: Церель отрезан! Вечером немец уже сядет в Аренсбурге и покажет нам кулак с тыла. А наши батареи обратных директрис не имеют, пушки наши глядят только в Ирбены… Не хочу говорить о долге. О нем еще при царе Горохе немало сказано. О совести говорить стану. Совесть, товарищи, это тебе не шлынды-брынды! С нею, братцы, жить и умирать. У кого глаза бесстыжие, тот пускай свои портянки заберет и уходит. А у кого совесть чистая, пусть встает под наше красное знамя…
Артеньев, подавая пример, шагнул первым под красное знамя, за спиной офицера ветер раскачивал Ирбены, старлейт вчеканил подошвы в серый бетон бастионов, и под раскатом калибра в двенадцать всесокрушающих дюймов он понял, что стоит прочно. Никто его отсюда не собьет, а вокруг него собирались другие:
– Стоять насмерть! До последнего снаряда…
После митинга Артеньев сказал комиссару:
– Послушай, что я написал для передачи адмиралу Старку:
«Гарнизон Цереля просит прислать несколько миноносцев. Когда снаряды у нас кончатся, нам предстоит спасаться морем…» Добавишь?
– Нечего добавлять. Правильно. Отправляйте…
С рейда Куйваста корабли дружески радировали на Церель:
ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ, БУДЬТЕ СТОЙКИ
ДО ПОСЛЕДНЕГО, МЫ С ВАМИ. НАДЕЙТЕСЬ
НА НАШУ ПОМОЩЬ. БРАТЬЯ.
– Флот не предаст, – заулыбался Скалкин. – Дышать легче…
Артеньев с комиссаром сработались как две шестеренки, которые, цепляясь зубьями одна за другую, прокручивают механизм. Никаких конфликтов, даже мелочных, между ними не возникало. Да и какие могут быть разногласия у людей, решивших вместе погибнуть?
Скалкин с уважением говорил Артеньеву:
– Вот ты человек – не болтаешь, а делаешь… Все бы так!
Среди дня он с охотниками
– Кля-не-немся – мы не уйдем, пока всех нас не выбьют до-до одного! Де-держите связь: в случае чего пусть ваш Церель лупит прямо по перешейку – мы принимаем огонь на себя.
Скалкин крепко обнял геройского заику.
– Милый ты мой, – сказал он ему с чувством, – тобой любоваться можно. А только убивать вас мы не способны.
– Бейте по нам без жалости: все равно уж пропадать!
Обратных директрис на Цереле не предусмотрено.
Фон Кнюпфер молчал весь день, словно сдох.
Но вот что достойно особого внимания: 107-я пехотная дивизия, под командованием генерала Иванова, вообще никуда не ушла.
Ни к Сворбе, ни к Орисару!
Эзельские леса наполнялись грохотом боев – это в глубине острова беспощадно сражалась с врагом 107-я дивизия.
Честь ей и слава!
Кассары разгулялись сегодня – эсминцы захлестывало. За ночь они добрали нефти в свои трюмные ямы. Воздушные лифты заранее подали на орудия пристрелочные снаряды. Теперь эсминцы шли торжественно и гневно, обмытые мыльною пеной шторма. «Гражданин» бросил якоря возле Шильдау. Таясь за тенью Моона, он покрывал главным калибром пространство Кассар и пролив Малый Зунд, не допуская врага с моря до дамбы.
Одномачтовые тральщики немцев, дымя из высоченных и тонких карандашей труб, старательно ползали через Соэлозунд, выскребывая случайные мины. «Гром» с дистанции в 55 кабельтовых стал бить по ним. Семенчук, прильнув к панораме дальномера, отчетливо видел, как началась беготня матросов на палубах тральщиков, как близкие всплески обрушились на их мостики.
Командир «Грома» – Ваксмут – крикнул ему снизу:
– Осмотрись за Памерортом!
Семенчук погнал дальномер в развороте. Был виден гибнущий тральщик: от него разметало черную угольную пыль, а столб дыма напоминал бокал – с узкой ножкой внизу, расширенный кверху. В хрустальные кристаллы оптики, за которыми колебалась сизая мгла ненастья, медленно въехал бронированный борт германского крейсера, укрывавшегося за мысом Памерорт.
– Трехтрубный типа «Грауденц», – доложил Семенчук.
– Руби до него дистанцию, – велел с мостика Севастьянов…
Старший артиллерист Севастьянов трудился на автомате ПУАО, и сверху Семенчук видел его юношеский затылок, весь мокрый от брызг, с вихрами давно не стриженных волос. Дуэль началась невыгодно для эсминцев: броня крейсера не пропускала снаряды, а сам «Грауденц» давал отличные накрытия. Семенчук невольно сжался под свистом осколков. Что-то стегануло его по спине, словно розгой, и он боялся подумать, что ранен. Но это сбило на «Громе» радиосеть – гальванера выстегало сзади разорванной антенной.