Мораль святого Игнатия
Шрифт:
Жан Дюпон чуть пришёл в себя. Он обхватил ладони своего мальчика пылающими руками, сжимал их и молил:
– Сынок, я умоляю, доверься мне. Если ты замешан в этом неприглядном деле - я вытащу тебя, я спасу тебя, я сделаю всё! Умоляю тебе...
Мишель тоже все ещё не мог придти себя, отводил глаза от непонятного ему самому стыда, но заверил отца, что не имеет ни малейшего отношения к происшествию, он не убивал Лорана де Венсана, и даже не догадывается, кто бы мог совершить подобное. Нельзя сказать, что он был до конца правдив, ибо определенные предположения, и весьма обоснованные, у него на этот счет, разумеется, имелись, но он счёл излишним обременять ими отца. Правду надо говорить в суде, когда от твоих слов зависит чужая жизнь, а он не
– Де Кандаль полагает, что убийство - месть за клевету на вашего учителя. Дюрана.
Мишель снова пожал плечами. Отец Дюран - восхитительный человек и прекрасный педагог, и если это сделал один из его учеников - это бросает тень на принципы воспитания самого отца Даниэля. Именно этого он и боится, потому и слёг. Но отец Дюран не учил их грешить, не разрешал поднимать руку на ближнего, не проповедовал убийство. Сам же он, Мишель - абсолютно не причём, если в чём и виноват, только в лёгком злорадстве, которому позволил угнездиться в своей душе, когда узнал о его смерти, этот негодяй досаждал ему, угрожая рассказать всем, что он выб...
– Мишель осёкся, - незаконнорожденный. Наверное, узнал это от отца, бывшего начальника полиции, пояснил он.
– Вы ведь обращались к нему, отец?
– спросил Мишель и снова вскочил.
Жан Дюпон снова стал белее мела и прижимал руку к сердцу, несколько секунд хватал ртом воздух, утирая трясущейся рукой вспотевший лоб. Боже мой, что вынес по его вине его несчастный мальчик! И ни словом ни разу не упрекнул... Вслух мсье Жан спросил, как долго это продолжалось? Последние четыре года, сообщил сын, и поспешил успокоить отца. С некоторых он требовал деньги, но с него - только решать за него математические задания. Это было необременительно, утешил Мишель отца, притом, решая удвоенные уроки, он сам стал считать, как Архимед, и теперь сдаст математику даже в Сорбонну.
Мсье Дюпон вздохнул. То ли его сын от природы был стоиком, то ли коллегия иезуитов воспитала в нём стоицизм, но он поразился неунывающему оптимизму мальчугана. Другой бы, свались на него пятая часть того, что довелось испытать Мишелю, - возненавидел его, проклял бы жизнь и отрёкся от Бога. А этот весел, уверен в себе, спокоен и жизнерадостен.
Жан Дюпон поверил сыну. Описанное ректором убийство было бесчеловечным, а его малыш - человечен, добр и снисходителен. Он не мог этого сделать. Жак Дюпон облегченно вздохнул. Все ли у него есть? Что ему нужно? Он видел, что у его друзей по коллегии у многих есть лошади...
Мишель отшатнулся. В приюте его укусила лошадь - с тех пор он панически их боялся. Нет-нет, торопливо заметил он, лошадь ему совсем не нужна. У него есть все необходимое. Ему ничего не нужно.
Он и в самом деле так думал.
Жерар Потье и Люсьен д'Этранж тоже нашли сыновей - в спальне, где Потье, наряженный Бабочкой, только что помог д'Этранжу обрядиться в костюм Кровавого Привидения Чёрного замка, в котором тот собирался появиться на Рождественском балу, и теперь оба разучивали песенку на слова Филиппа и мелодию Гастона о том, как радуется весь мир рождению Предвечного Младенца. Начиналась песенка словами 'Magna est veritas et praevalebit ...Велика истина и она торжествует...' Бабочка пиликала на скрипке, Призрак кружился и пел. Эмиль де Галлен, нашивавший на длинный кусок желтого плюша чёрные бархатные полоски, собираясь изображать тигра, раскачивался в такт незатейливой мелодии и подпевал мягким баритоном. Казалось, ничто не способно омрачить их безмятежность. Мсье Жерар переглянулся с его сиятельством графом Люсьеном. Оба покачали головами. Даже предполагать, что эти невинные и веселящиеся столь чистой радостью существа, их дети, способны на подобное...
Какое-то недоразумение.
Кровавое Привидение страшно обрадовалось появлению префекта, Бабочка весело запорхала навстречу мсье Жерару Потье. В последовавшем затем разговоре оба шельмеца уверили родителей, что они не имеют никакого отношения
Дофин резко потребовал от дорогого папочки, чтобы тот прекратил даже думать о подобном и не смел волноваться по пустякам! Он, что, забыл, что сказал доктор Дешан? Никаких волнений! Что? Убийство - не пустяк? Это так, но он-то тут причём? Родителям предложили исполнить на 'бис' их рождественский номер, от чего те в один голос отказались: они уже слышали это дивное пение. Оба родителя переглянулись. Что тут скажешь?
Конечно, дети не причём.
Когда отец Эзекьель и Аврелий Сильвани через час после описываемых событий тихо подошли к спальне для продолжения выяснения неприглядных обстоятельств совершенного в стенах коллегии убийства, они, к их разочарованию, не услышали обсуждения произошедшего. Потье, положив на грудь раскрытую книгу, смотрел в потолок, д'Этранж расчесывал шерстку Амадеуса. Незадолго до этого пришёл Дамьен де Моро, растянувший по просьбе Эмиля плюш на поручнях кровати. В настоящий момент он критиковал хвост тигра, который, по его мнению, должен быть потолще. Котёнок, оправдывающийся тем, что он и так выкроил хвост в три раза толще, чем у Амадеуса, продолжал пришивать полоски на костюм. Появился задумчивый Мишель, всё ещё вспоминавший разговор с отцом и никак не могший придти в себя от изумления.
Он в задумчивости плюхнулся на кровать и уставился в потолок.
Впрочем, кое-что интересное отцы все-таки услышали. Гастон Потье неожиданно выразил мысль, что, как после корабля, идущего по волнующейся воде, невозможно найти ни следа, ни стези дна его в волнах, - так нечестивый исчезает, как прах, уносимый ветром, и как тонкий иней, разносимый бурею, и как дым, рассеиваемый ветром... Вдохновение, как поняли отцы, он черпал из книги Премудрости Соломона в Писании, лежавшем у него на груди. С его суждением все согласились. Дофин задумчиво сообщил, что весной он непременно возобновит раскопки и, если повезёт, найдет настоящий шлем Людовика Святого. Сойдёт и клад тамплиеров... 'Или ночной горшок Цезаря', кривляясь, бросил Потье, за что получил подушкой по брюху.
Но тут Котёнок, закончивший шитье, попросил друзей помочь ему примерить тигриный костюм, и все столпились вокруг него. В это время появившийся в дверном проёме отец Симон передал Дамьену де Моро, что приехал его отец. Эмиль тут же выскочил вперед и покрутился перед отцом экономом. Как он, хорош ли его хвост? Де Моро же молча поднялся и торопливо вышел. Миновал двор, взбежал по ступеням ректорского корпуса. Едва он приблизился к кабинету - двери отворились и отец появился на пороге. Андрэ де Моро внимательно оглядел сына. Рассказ ректора, с которым он уже десятилетие состоял в теплых, приятельских отношениях, потряс его. Сейчас он удивленно разглядывал Дамьена, которого не видел с конца лета. Перед ним стоял молодой мужчина с приятной улыбкой на выразительном и умном лице. Его мальчик вырос, подумал он со вздохом, но и с умилением. Отцу понравилось скромное приветствие сына и его сдержанное достоинство. Не то, что его старшие шалопаи... Но это ужасное убийство, гибель одноклассника Дамьена... Неужели?
Надо заметить, что кроме дочери, девицы разумной и спокойной, удачно вышедшей замуж и подарившей ему внука, дети отнюдь не приносили счастья мсье де Моро. Ни старший Андрэ, ни Валери не радовали здравомыслием и сдержанностью. Неуправляемые и дерзкие, распущенные и пошлые, они добавили, что и говорить, седины в его волосах, а два года назад и вовсе чуть не свели в могилу, когда были арестованы по обвинению в ограблении полковой кассы. Два негодяя после затянувшейся пьянки влезли в казенные деньги, кои и прокутили после с полковыми шлюхами. Как хотел бы он забыть об этом...