Морально безнравственные
Шрифт:
У дьявола может быть сердце.
Глава 11
Энцо
Мой план начинает реализовываться. Я начал замечать небольшие изменения в Аллегре, и вот уже несколько недель наши стычки превратились из чисто враждебных в поддразнивающе-антагонистические. Если учесть, насколько серьезными были наши споры в прошлом, я бы сказал, что это значительное улучшение.
Совет мамы Марго — дать ей возможность увидеть мою более мягкую сторону — сработал, и после того, как мы вернулись
И мне это нравится. Очень.
У моей маленькой тигрицы спокойное поведение, которое проявляется даже тогда, когда она не точит когти о мою шкуру.
И вот я все больше приближаюсь к своей цели — сделать ее более отзывчивой.
Дверь в мой кабинет открывается, и я вижу, как она нерешительно идет вперед, пока не оказывается в центре комнаты.
Когда она узнала, что библиотека, которую она так полюбила, на самом деле мой личный кабинет, то вела себя немного упрямо и отказывалась ступить в него снова. Но после долгих уговоров мне удалось убедить ее, что нет ничего плохого в том, чтобы зайти и одолжить книгу.
Она не знает, что в ту ночь, когда она была здесь, она попала внутрь только благодаря случайности. Я забыл закрыть дверь в кабинет, когда ложился спать.
Поскольку в кабинете хранится моя обширная коллекция книг — большинство из них бесценны — никому не разрешается входить внутрь. Даже работникам для уборки.
Она — первый человек, который попала сюда, и единственная, кому я позволил обращаться с моими сокровищами. Не потому, что они так важны, а потому, что я вижу, как она заботится о книгах, как обращается с ними, словно они бесценны — так же, как и я.
— Что сегодня? — я делаю шаг рядом с ней, присоединяясь к ее изучению заголовков.
— Хм, — начинает она, поднимая палец, чтобы задумчиво гладить челюсть, — я не знаю. Что ты порекомендуешь? — она смотрит на меня, ее глаза мерцают в тусклом освещении комнаты. Говорят, что самый распространенный цвет глаз — карий, но, когда я смотрю в ее глаза, то будто вижу его впервые.
Я слегка прочищаю горло, понимая, что уставился на нее.
— Какое у тебя предпочтение? Романтика?
Она качает головой.
— История? Философия? Думаю, у меня даже есть несколько пьес… — я отвлекаюсь, когда вижу, что она остановилась перед моей коллекцией Макиавелли.
— Почему у тебя их так много?
— Ты читала его? — спрашиваю я, беря в руки один из экземпляров. Она кивает, подходит ближе ко мне, чтобы посмотреть на книгу. — Тогда ты знаешь, о чем она. Это справочник, как стать сильным правителем.
— Да, я знаю это. Но я все равно не понимаю твоей одержимости этим. — Она сморщила нос в замешательстве, и этот маленький жест очарователен.
— Это чтобы напомнить себе, что власть принадлежит не человеку, а народу.
— Что ты имеешь в виду?
— Я могу унаследовать империю, но я ничто без народа, который
— Как левиафан? — спрашивает она, и мой рот растягивается в скрытой улыбке. Я не думал, что она настолько хорошо разбирается в политических текстах, но она всегда находит новые способы удивить меня.
— Нет. Между Макиавелли и Гоббсом есть главное различие. Первый предлагает властвовать сильно, но в тандеме с народом — никогда не заставляйте его ненавидеть себя, если это возможно. Второй… заставь их бояться тебя, неважно, если они возненавидят тебя на этом пути, правь железным кулаком.
— Я думаю, что гоббсианский подход сработает лучше, не так ли? Если люди боятся тебя, то тебе не нужно беспокоиться о том, что они тебя предадут.
— Ты в чем-то права, маленькая тигрица. Но страх работает только до определенной степени. В нашем мире страх управляет всем, кроме верности. Преданность зарабатывается любовью и уважением.
— Значит, ты пытаешься быть справедливым правителем, вот что ты хочешь сказать. — Кажется, она размышляет над этим, тщательно подбирая слова. — Наверное, я понимаю, как страх может ограничить твои возможности. Но разве не труднее заставить людей полюбить тебя? Заставить чувствовать страх — легко, это инстинктивно. А любовь? Она требует работы.
— И поскольку она требует работы, конечный результат приносит гораздо больше удовлетворения.
— Иногда я забываю, что имею дело с нарциссом. Конечно, ты бы предпочел получить их любовь, а не страх, — бормочет она себе под нос.
— Так и хочешь поругаться, маленькая тигрица?
— Не сейчас, — она пренебрежительно махнула рукой в мою сторону, — может быть, позже. Сейчас я просто хочу хорошую книгу. — Она поворачивается ко мне спиной и переходит к другой стене, чтобы просмотреть названия книг. В конце концов, она останавливается на томе Дарвина и устраивается поудобнее в кресле. Я продолжаю наблюдать за ней, гадая, уловила ли она тонкий контекст.
Я легко мог бы управлять ею с помощью страха. И был один поворотный момент, когда динамика наших отношений могла необратимо измениться.
Я заставил ее растянуться на кровати и обнажиться передо мной. Было бы так легко проникнуть в ее тело, взять ее невинность и заклеймить ее как свою. Я был бы грубым, и, хотя она, возможно, не сопротивлялась бы, она бы возненавидела меня после этого.
Не знаю, может быть, это из-за моей прошлой истории с женщинами, но я не мог заставить себя поступить так с ней. Особенно когда есть шанс увидеть, как выражение ее лица меняется от легкого трепета до ненависти.
Да, трудно завоевать чью-то любовь. Но я считаю, что лучше приложить усилия, чтобы увидеть, как она улыбается мне, чем обнажить зубы.