Море для смелых
Шрифт:
Идти в общежитие не хотелось, лучше побродить еще с часик, вот так, без цели, а вечером как следует позаниматься в библиотеке.
У речного вокзала играют дети. Пожилой продавец газет в длинной неподпоясанной рубахе, с сумкой почтальона на огромном животе неутомимо выкрикивал:
— Свежий номер «Вечерки»! Прием стран Африки и Азии в ООН! Выступление Фиделя! Герои Римской олимпиады возвращаются домой!
Среди этого оживления, царящего вокруг, Лешке почему-то взгрустнулось. Как плохо, что рядом с ней нет Веры! Интересно, чем закончился приезд в Пятиморск ее кубанского учителя?
Она вспомнила вечер на плотине, утлое суденышко, бесстрашно уходившее в море, и сердце ее тоскливо сжалось.
Нехорошо рассталась она с Виктором. А иначе не могла. Как ждала: вот окончит он десятилетку, они вместе поедут учиться дальше. И вдруг за неделю до вступительных экзаменов Виктор заявил:
— Никуда не поедем, давай поженимся. Мы неплохо зарабатываем. Хватит с меня взлетов и падений. Сыт. Хочу пожить год-другой спокойно.
Вот так программа! И все это он высказал самоуверенно, словно подчеркивая: «Ты что же, думаешь всю жизнь мною командовать?»
Вовсе она так не думает, но и не собирается похоронить все мечты, в двадцать лет довольствоваться сытым покоем. Она вспылила:
— Все уже решил за меня? Тогда я поеду одна!
— Как хочешь, а я остаюсь, — мрачно ответил Виктор. — Это решено.
Уж если он сказал «решено», трактором его не сдвинешь. Стась и Потап убеждали, Валентина Ивановна с недоумением спрашивала: «Но почему?» Нет, уперся на своем: «Остаюсь». Вот как нелепо обернулась, казалось бы, прочная дружба. Он и в десятом-то классе учился кое-как, иногда, вместо того чтобы пойти на вечерние занятия, являлся к ней. Она сердилась, требовала показать тетради с задачами и сочинениями, возмущалась, что учится он так, будто делает одолжение ей, прогоняла его.
Самой Лешке чуждо такое отношение к серьезному делу. Ведь заставляла же она себя до ночной смены и после нее идти на консультации к Валентине Ивановне, к Мигуну, напряженно готовиться к экзаменам, как бы это ни было тяжело.
Виктор неглупый парень, память у него великолепная, но неужели он так будет всю жизнь нуждаться то в узде, то в подхлестывании? Сила воли — это прежде всего упорство, способность к длительному испытанию. Вспышка решительности может быть и у безвольного человека. Ну ладно, пусть Виктор не хочет учиться в вузе. Это вовсе не обязательно. Можно быть рабочим и стремиться к знаниям. Но если в наш век интеллекта все сводить, как говорит Виктор, ко «вкалыванию», тогда даже рожденный летать начинает ползать.
Она понимает: какое-то время Виктор ради нее старался быть лучше. Но разве это верно, если весь жизненный фундамент — только такое чувство? Можно ли все сводить только к чувству?
Лешка остановилась возле чугунной ограды набережной. Красавица яхта, ловко проскользнув между другими, пришвартовалась к хлюпающему причалу. На него соскочил с яхты высокий юноша. «Да это же Игорь Сергеевич! — узнала Лешка. — Ну почему у Виктора нет той одержимости, что делает человека прекрасным? — с тоской подумала она. — А может быть, я не вижу этого, потому что не люблю его по-настоящему? А то, что было: привязанность, долг, стремление помочь человеку выкарабкаться из ямы? Нет,
В двух кварталах от основного здания университета, между высокими строениями, расположился химический городок: лаборатории, столовая, библиотека.
За корпусом кафедры физической химии притаилась любезная сердцу каждого студента-химика «зеленая аудитория» — небольшой, совсем домашний сад — место зубрежек, свиданий, обмена шпаргалками и горестями провалов.
…Лешка вошла в здание химфака, и ее сразу охватил какой-то особый запах: сложное сочетание хлора, бензола и, пожалуй, йода. Но все это было выражено не резко, а в намеках, как запах морских водорослей.
С утра сегодня слушали лекцию профессора Гнутова. Ровным бесстрастным голосом он вещал о методе Канниццаро, законе Дюлонга и Пти, и Лешке казалось, что она недостаточно заинтересованно относится к лекции и потому ее клонит ко сну.
В перемену она и Саша Захарова побежали в библиотеку захватить рекомендованный профессором «Курс общей химии» — книжку в три обхвата, которую они теперь по очереди победно таскали под мышкой.
Предстоял практикум в лаборатории.
Собственно, лаборатория их, «первачков», малоинтересна: плитки, склянки да самые примитивные весы и единственный аппарат Киппа для получения газа.
Вот у четвертых и пятых курсов — это лаборатория! Сросшиеся, словно близнецы, стеклянные газометры, лампы Бартеля, вакуумные шкафы с манометрами. А экспериментаторы, колдуя над печами, произносят почти по-германовски заклинания: «Три точки… три точки..»
Лешка выспросила у ребят, какую температуру дает муфельная печь, что означает белый диск электронного потенциометра, разрисованный красными нитями отметок. И пришла в восторг, узнав, что тигельная вакуумная печь дает температуру тысячу шестьсот градусов.
На дверях каждой лаборатории висят инструкции по технике безопасности. Лешке особенно нравились запреты: без особого разрешения не пробовать на вкус какие-либо вещества, не засасывать ртом через пипетки кислоты и щелочи, не пить воду из химической посуды и не разбавлять серную кислоту водой.
Или вот: как применять асбестовые одеяла, если загорятся жидкости?
Опасна ртуть: возможны взрывы при выделении водорода… Кругом опасности!
На химфаке из поколения в поколение передаются страшные истории о недостаточно осторожных и невнимательных химиках.
Да, дело она выбрала не безопаснее, чем было на химкомбинате. И тем лучше!
В лаборатории первого курса на стене висит большой портрет основателя физико-химического анализа Н. Курнакова. «Симпатичный какой, — думает Лешка, в который уже раз поглядывая на высокий лоб старика с седыми усами. — И глаза умные… как у Багрянцева», — делает она неожиданный вывод.
Нет, напрасно она недооценивала эту лабораторию. Здесь тоже интересно.
Цветы на стойках, коллекция солей, темно-оранжевая хромовая смесь в банках, вытяжные шкафы с растворами кислот, белоснежные раковины сливов и аптечка.