Море для смелых
Шрифт:
На второй же день работы Лясько, скользнув глазами по высокой груди Аркушиной, начал было рассказывать сальный анекдот, но Лешка прервала:
— Жене своей расскажите!
Лясько покрутил головой так, что затрясся красноватый студень щек, проворчал презрительно: «Штучка с ручкой!» — но от Веры отстал.
Сейчас, увидев, что она присела отдохнуть, Лясько криво улыбнулся белыми губами:
— Это тебе не романы читать возле мамкиной юбки. Вот какая дела!
Вера вскочила. Слезы обиды сверкнули на глазах. Она судорожно ухватилась за тачку.
—
Удивительный это был человек — какой-то осколок дремучих времен неграмотных десятников-практиков. Лясько терпеть не мог тех, у кого, как он говорил, «верхнее образование». Отлучаясь со стройки, наказывал внушительно бригадиру: «Ежели в какой-то мере меня не будет к четырем, значит, я совсем вышел». Или неожиданно объявлял, что «импонирует на людей».
Аркушиной он сразу дал почувствовать свою власть, намекал, что может при желании перевести ее на работу полегче. Вера пугливо молчала, а Лешка горячо говорила ей, когда они оставались вдвоем:
— Ты этого святителя не бойся!
Действительно, в удлиненном, застывшем лице мастера, в его пустых глазах, в благообразной розоватой лысине было что-то от угодников, какими изображали их на иконах.
— Мы на него управу найдем! — обещала Лешка, и Вера ободрялась, представляла все уже не так мрачно: конечно, управу найти можно.
Да и каменщик Малов, мужчина лет пятидесяти, с чугунными плечами, с продубленной, коричневой кожей лица, услышав как-то разговоры Лясько, сказал Вере, по-волжски окая:
— Ты, доченька, не робей… Я об этом храпаидоле на общем собрании вопрос поставлю, научим его, как относиться к молодым кадрам.
Вера пробормотала, что они и сами за себя постоят, но в душе была благодарна каменщику.
Потап Лобунец и Станислав Панарин жили вдвоем в самой маленькой комнате общежития, вместе ходили на работу, вместе гуляли вечерами в парке и у пристани.
Лобунец — с Тамбовщины. После средней школы он работал трактористом в колхозе, получил водительские права. В Пятиморск приехал по комсомольской путевке, когда в степи забивали первые колышки на строительстве комбината. Потапу понадобился месяц, чтобы пересесть на бульдозер.
Он ухаживал за ним, как за живым существом: ежедневно чистил скребком и щеткой, как добрый кавалерист коня, ремонтировал, смазывал, заправлял.
Сын инженера Станислав Панарин, щупленький, с острыми локтями, работал крановщиком. Сначала на «Журавле», сам похожий на него тонкой длинной шеей и тощим телом, потом овладел более мощным «Пионером-2», и, наконец, башенным краном. У этого — радиотелефонная аппаратура, электромагнитный тормоз, тридцатиметровая стрела.
Стась в прошлом году окончил десятилетку, медицинская комиссия освободила его от службы в армии. Он мужественно скрывал ото всех свой недуг — ревматизм, стоически переносил слякоть и стужу. Крутолобый, с вихром, как у птицы красавки, он в свободные часы сидел где-нибудь,
Потап Лобунец проснулся первым. Стараясь не шуметь, встал со скрипнувшей койки, вытащил из-под нее двухпудовую гирю и, надев на босу ногу тапочки сорок шестого размера, вышел во двор. Только занималась заря. Пахло морем и утренней степью. Подбежал щенок Флакс — добродушный коричневый пойнтер, вымоленный недавно Потапом у инженера Мигуна.
Лобунец покормил Флакса, поиграл гирей, перебрасывая ее с ладони на ладонь, как горячую пышку, поднимая и опуская на мизинце, и пошел к умывальнику.
Когда он возвратился в комнату, Стась еще спал.
— Подъем! — Потап рывком сорвал одеяло с друга. Схватив на руки ошалелого Стася, он неуклюже закружился с ним по комнате, напевая и неимоверно фальшивя: «Домино, домино!»
Завтракали они дома. Потап истребил почти целую буханку хлеба с маслом. Стась же за это время только неохотно отколупнул хрустящую корочку и задумчиво грыз ее крупными, немного выдвинутыми вперед зубами.
— Гляди, горбушкой всех девок приворожишь! — предостерег Потап и провел рукой по своему высокому лбу, такому большому, что казалось, волос над ним недостаточно, хотя у другого эти же волосы сошли бы, пожалуй, за пышную шевелюру.
— Приворожить? Это идея, — меланхолично согласился Стась.
Они вышли из общежития. На Лобунце соломенная шляпа с обвисающими широкими полями, синий комбинезон с большими оттопыренными карманами, серая майка, отороченная фиолетовыми полосками материи, — вольная фантазия швейной артели. На Стасе рубашка в крупную клетку с подвернутыми рукавами и бутсы. Панарин уделял своему туалету минимум внимания, и Лобунец называл его Гаврошем за короткие, по щиколотку, брюки, подпоясанные тонким, в узлах, ремешком.
Шли молча. Лобунец энергично щелкал семечки. Стась, наконец, не выдержал:
— Ты долго еще будешь плеваться, как верблюд? Это же бескультурье!
— А что? — спокойно, продолжая поплевывать шелухой, возразил Потап. — Полезное растительное масло. Вместо курева. Разве не лучше?
Тут бить нечем: он действительно не курит, а вот Стась не выпускает сигареты изо рта.
Заговорили о девчатах. Панарин и Лобунец уже с месяц как ушли из бригады Свирь, но вспоминали о днях, проведенных там, с удовольствием. Так мученики не прочь иногда возвратиться мыслью к стойкости, проявленной ими в тяжкие минуты.
— А Юрасова и Аркушина стали ученицами бетонщиц, — сообщил Стась, знавший обычно все, что происходило на строительной площадке: девчата относились к нему безбоязненно, совсем как к подружке, охотно делились своими тайнами.
Потап вспомнил Юрасову в красной майке и красном берете, произнес снисходительно-ласково:
— Букашка.
Немного помолчав, дал оценку и Вере:
— Маков цвет!
Стась усмехнулся:
— Вот механизма замедленного действия!