Море Троллей
Шрифт:
— А знаешь что? Я думаю, ни в какую Вальхаллу она не отправилась. Драконий Язык говорил, что загробную жизнь каждый выбирает для себя сам. Думаю, она ушла на Острова блаженных вместе с Медб.
— Хорошо бы, — отозвалась Торгиль. — Ох! Я только что вспомнила! Я сказала Олафу, что ненавижу его, — прямо перед тем, как он погиб. Как я могла? Как могла?!
И девочка разрыдалась в голос.
— Сдается мне, Олафу к этому было не привыкать, — саркастически заметил Джек. — Он небось по сто раз на дню это слышал.
— Тоже верно, — согласилась Торгиль, разом
Но тут девочка принялась вспоминать всевозможные проступки из своего прошлого, коим конца-краю не предвиделось. Она разбила ткацкий станок Хейди после того, как ведунья сшила ей платье. Она насмехалась над голосом Руны, когда тот попытался спеть ей хвалебную песнь. Она связала вместе хвосты Задиры, Волкобоя, Ведьмы и Кусаки, чтобы те передрались между собой. А ведь эти псы ее любили — пожалуй, единственные в целом мире.
У Джека просто в голове не укладывалось, как в одном человеке может вмещаться столько злобы. Покаянные рассказы изливались из Торгиль нескончаемым потоком, точно гной из раны. Похоже, девочка впервые в жизни осознала, что поступала дурно.
— Такое странное чувство… Будто недостает чего-то. — Торгиль подобрала нож; Джек испугался, что она все же попытается лишить себя жизни. — Знаешь… я почему-то больше не хочу себя убивать.
— Вот и прекрасно!
— Нет, не прекрасно! Это на меня не похоже. И в битве погибнуть я тоже не хочу.
Девочка резко села, глядя перед собой безумными глазами.
— Ну что такое? — забеспокоился Джек.
— Я утратила желание рубить и жечь! Я не хочу убивать! Я забыла, как берсеркствовать! Я больше не воительница!
И Торгиль принялась кататься по земле, вырывая пучки травы, пронзительно вскрикивая, и постанывая, и рыдая в голос. Джеку оставалось только беспомощно наблюдать. Он понятия не имел, как справляться с таким безысходным горем.
Спустя какое-то время Торгиль вконец обессилела. Она лежала неподвижно на измятой, обкорнанной траве, бледная и измученная.
— Думается мне, я понял, что произошло, — промолвил Джек, когда девочка успокоилась достаточно, чтобы внимать его словам. — Больше всего в этом мире я дорожил охранной руной. А теперь я отдал ее тебе. Для тебя главным в жизни было стать берсерком. Но руна заставила тебя ценить жизнь больше смерти, так что берсерком тебе больше не бывать. Но ты все равно осталась воительницей — да выслушай же меня! — заорал он, видя, что Торгиль собирается возражать. — Ты теперь как Скакки. Он не берсерк и никогда им не будет. Ведь он унаследовал здравомыслие Хейди. Он — воин отважный и разумный, и он проживет долго, очень долго, и сумеет защитить свою семью и свою деревню от любого врага.
— Мы оба — жалкие неудачники. И что? — буркнула Торгиль.
— Мы оба сможем выпить из источника Мимира, вот что!
Джек рывком поднял девочку на ноги.
— Да если я выпью, я, чего доброго, сделаюсь скальдом еще более великим, чем ты, — сказала Торгиль, и в голосе ее проскользнула нотка былого ехидства.
— Даже и не надейся. Источник, как я понимаю, наделяет знанием, необходимым тебе и только
И, взявшись за руки, дети зашагали вверх по холму. На сей раз склон вовсе не казался таким уж крутым: поднявшись на вершину, Джек и Торгиль даже не запыхались. Они одновременно схватились за ведро — быстро, прежде чем неведомая сила сметет их прочь. Однако ничего не случилось. Мальчик облегченно выдохнул:
— Видишь? Я был прав!
— И пчелы улетели, — заметила Торгиль.
Действительно, пчелы роились высоко в воздухе, собирая спадающую с Иггдрасиля медвяную росу.
— Ну вот, пожалуйста, — сказал Джек.
Ведро с громким всплеском ушло под воду. Мальчик потащил его наверх — мокрое, переливающееся через край. Над водой поднималось чудесное благоухание — благоухание цветов, и зеленых полей, и сосновых лесов, и меда.
— Это запах самой жизни, — проговорил Джек, улыбаясь.
Он отпил первым. Напиток был сладок — но не тягучей, одурманивающей сладостью меда, от которой так и клонит в сон. Напротив, он пробуждал ото сна. Джеку показалось, что на вкус он — что мерцающий в воде свет. Десятки воспоминаний одновременно нахлынули на Джека. Он вновь был совсем маленьким и наблюдал, как отец строит дом. Он сидел перед ульями и слушал, как поет мама. Он устроился под рябиной рядом с Бардом. Все запахи мира, все напоенные теплом ароматы вновь нахлынули на него. Перед его мысленным взором возникли все до одного облака, плывущие над вершинами гор, все до одной рыбы, что поднимаются к поверхности сцапать муху, все до одной ласточки, рассекающие воздух. И все это казалось немыслимым чудом. Все бурлило жизнью.
— Сработало? — прошептала Торгиль. — Ты сможешь исцелить Фрит?
— Еще не знаю как, но узнаю, когда придет время, — отозвался Джек.
Тогда отпила Торгиль. Смертельная бледность, что проступила у нее на лице у подножия холма, разом схлынула. Щеки порозовели. Глаза, исполненные скорби и безнадежности, вспыхнули живым интересом.
— Птицы! — воскликнула Торгиль, опуская ведро на землю. — А ведь они и впрямь занятные, при всем их дурацком легкомыслии. А цветы — ты только посмотри на цветы! — они же красные, и синие, и желтые, и розовые! В жизни таких красок не видывала! А блики под деревом! Они же все время двигаются, точно морские волны.
И Торгиль побежала вниз по холму, восклицая при каждом новом открытии, все глубже погружаясь в чудеса и красоты волшебной долинки.
А Джек извлек на свет склянку с изображением мака — содержимое ее давно использовали, а саму склянку Фонн вымыла — и погрузил сосуд в ведерко.
— Нет, — произнес сумеречный голос.
Под деревом стояла самая юная из норн. Она протянула руку к склянке.
«Это для Руны, — мысленно попросил Джек. — Он слишком стар, чтобы добраться сюда, но он заслужил право испить из источника. Он пожертвовал свой голос, служа своему народу. А свою величайшую песнь подарил мне».