Море житейское
Шрифт:
«Как Вы относитесь к именам Вован, Толян, Колян?»
Конечно, не так, как Толян и Колян. Но им, видимо, нравятся такие кликухи. Видимо, они из новой породы полулюдей. Называются «чуваки». У их детей отчества получаются очень красивые: Анжела Вовановна.
«Хотели бы Вы быть президентом России?»
Уж спросили бы: хотите ли быть царем? А то президентом. «Президент как резидент всего нерусского в России», - сказал поэт. Нет, не смогу: слишком жалостлив. Но, по большому счету, и президент может быть русским. Как Александр III.
«Как Вы считаете, имеет ли сейчас
Имеет, и решающее. Перестройка убила оборону, экономику, идеологию, а Россия жива. Кто спас? Церковь. Другого ответа нет.
«Реальные ли события в Ваших повестях “Живая вода”, “Великорецкая купель”, “Арабское застолье”, “Повестка”, других?»
А как иначе? Если там что-то убавлено, прибавлено, так это не очерки. Пожалуй, только повесть «Сороковой день» полностью привязана к фактам. Но она по жанру - повесть в письмах. Преимущество прозы в том, что она освобождает от привязанности к документу, ей важно выразить дух времени. Не то, как произошло событие, а почему оно произошло, и более этого. Скажем так: радио говорит, что произошло, телевидение показывает, как произошло, газета-журнал объясняют, почему произошло. Но как объясняют? Объясняют, как приказано объяснить. Писатель обязан объяснить событие с единственно правильной точки зрения - народной, то есть православной. «И неподкупный голос мой был эхо русского народа», - вот этого бы достичь.
«Совесть - Бог русского человека. Как Вы понимаете это выражение, которое у меня на слуху со школьных пор, а мне уже пятьдесят?»
Нет, все-таки надо говорить, как учат святые отцы, что совесть - это голос Божий в человеке. Нам отчего-то же иногда стыдно, иногда радостно. Не просто же так. Голос Божий. Всегда подскажет, верно ли поступаем. Только надо его слышать и не глушить грехами. Есть же и безсовестные.
«Вы сказали, что “одноглазое дьявольское бельмо” телевизора ничему не учит, только борьбе с перхотью, а как же исторические и научные фильмы?»
Их же можно дома смотреть. Покупать их, купить плеер. Хотя бы будете без рекламы смотреть. Да и в выборе фильмов надо быть бдительными. Должно выработать в себе такое собачье чутье: какой фильм душу спасает, какой гонит в бездну. Уныние от просмотра или желание жить и любить?
«Работаете ли Вы в данный момент над каким-либо произведением? Если да, когда оно будет закончено?»
В данный момент работаю над прочтением Вашей записки. Но вообще, конечно, работа постоянна. Если и не за столом, то все равно все мысли о ней, о работе. Идешь с женой, она: «Да ты же меня не слушаешь!» И она права: не слушаю, и я не виноват, что не слышал: меня же всецело мучит то, над чем работаю. А когда закончу, Бог весть.
«Как Вы вдохновляетесь, чтобы написать произведение искусства?»
Прямо сплошные высокопарности. Это к поэтам. Вдохновения у меня не бывало. То есть, может, и бывало, но я не понял. А вот слово «надо» у меня постоянно. Пишу рассказ, звонят: надо предисловие, надо рекомендацию, надо на заседание, надо поехать, надо, надо. Все надо, а рассказ, не родившись, умирает. А что умерло - произведение искусства или случай из
ПОЭТЕССА
Молодому редактору дали для редактирования рукопись стихов поэтессы. А он уже видел ее публикации в периодике. Не столько даже на публикации обратил внимание, сколько на фотографию авторши этой -такая красавица!
Позвонил, она рада, щебечет, она сама, оказывается, просила, чтобы именно он был ее редактором. Он написал редзаключение. Конечно, рекомендовал рукопись к печати, но какие-то, как же без них, замечания сделал.
Она звонит: «Ах, я так благодарна, вы так внимательны. Еще никто так не проникся моими стихами. Знаете что, я сегодня семью провожаю на юг, а сама еще остаюсь на два дня, освобождаю время полностью для вас, и никто нам не помешает поработать над рукописью. Приезжайте. Очень жду».
Бедный парень, чего только ни нафантазировал. Цветов решил не покупать, все-таки он в данном случае лицо официальное, издательское. Но шампанским портфель загрузил. Еще стихи проштудировал с карандашом. Там, где стихи были о любви, прочел как бы к нему обращенные.
Он у дверей. Он звонит. Ему открывает почтенная женщина. Очень похожая на поэтессу.
«Видимо, мать ее, не уехала», - решил редактор и загрустил.
– Я по поводу рукописи...
– Да, конечно, да! Проходите.
Он прошел в комнату, присел. Женщина заглянула:
– Я быстренько в магазин. Не скучайте. Полюбуйтесь на поэтессу, -и показала на стены, на потолок.
– Везде можете смотреть.
Ого, подумал редактор, как у нее отлажено. Матери велено уйти. Стал любоваться. А у поэтессы муж был художник, и он рисовал жену во всех видах и на всех местах квартиры. На стене - она, на потолок поглядел -опять она. И везде такая красивая и молодая. На двери в ванную она же, но уже в одном купальнике. Хотелось даже от волнения выпить. «Но уж ладно, с ней. Чего-то долго причесывается».
Долго ли, коротко ли, возвращается «мама», весело спрашивает:
– Не заскучали? Что ж, поговорим о моей рукописи.
Да, товарищи, это была никакая не мама, а сама поэтесса. Поэтессы, знаете ли, любят помещать в журналы и книги свои фотографии двадцатилетней давности.
Что ж делать. Стали обсуждать рукопись. Поэтесса оказалась такой жадной на свои строки, что не позволяла ничего исправлять и выбрасывать.
– Ради меня, - говорила она, кладя свою ладонь на его руку.
Молодой редактор ее возненавидел.
– Хорошо, хорошо, оставим все как есть.
– Шампанское решил не извлекать.
– Музыкальная пауза, - кокетливо сказала она. Вышла, вернулась в халате.
– Финиш работе, старт отдыху, да?
Но он, посмотрев на часы, воскликнул:
– Как? Уже?! Ужас! У нас же планерка!
И бежал в прямом смысле. В подъезде сорвал фольгу с горлышка бутылки, крутанул пробку. Пробка выстрелила, и струя пены, как след от ракеты гаснущего салюта, озарила стены. Прямо из горла высосал всю бутылку. Потом долго икал.