Море житейское
Шрифт:
– Так надо, - заучиваю я.
– А теперь, ответь, тебе нужен стакан с двойным дном?
– Зачем?
– спрашиваю я.
– Так надо, - говорит Коля и объясняет, что он выиграл.
– Тут еще надо хитро спросить. Теперь твоя очередь.
– Ты ведь врешь, что тебя все женщины любят, врешь?
– Кому я нужен?
– сердится Коля. Он потерял интерес к игре. Берет со стола и расколупывает яйцо.
– Витамин це, яйце, сальце, мясце. Нет, не так: витамин це, чтоб не было морщин на лице. Витамин ю, чтоб не было морщин...
–
– Я полежу или тебе это не в кайф?
– Ложись. Я стакан с водой поставлю и таблетку. Ты ночью проснешься, ее прими и водой запей.
– Вода не утоляет жажды, я, помню, пил ее однажды.
– Коля все еще пытается шутить.
– Загулял, так не воротишь, горькая рябинушка, наливай стакан полнее, тетка Акулинушка.
Я снимаю с него сапоги, он сопротивляется, но я говорю, что так надо, и он засыпает.
Знаю, что впереди у меня невеселая ночь. Но еще совсем не ночь, хотя на улице темно. Осень. По телевизору программа «Время». Первое вставание Коли я выдерживаю, еще не ложась спать. Коля встает, всматривается в экран. Показывают сидячую демонстрацию.
– У нас вчера лежачая была. Народу-то сколь у них, как грязи, а мы обезлюдели. Убей меня!
«Убей меня» на Колином языке означает: «Налей мне, и я усну».
Выпив, он бормочет:
– В нашей Вятскоей губерньи стало больше волоков, сколь наделал непорядков нам товарищ Щелоков. Все - спать! Лошадь в овсе не пасется, орел мух не ловит!
Он ложится и тяжело дышит. Ресницы иногда поднимаются, видна мутная полоска глаза.
Второе его пробуждение мучительно для меня, так как я уже заснул. Но Коле страшно одному, без света. Он будит меня, ему показалось (по-карзилось), что с ним рядом была бесовка.
– Как ты понял, что бесовка?
– Иди, говорит, ко мне. Ты добрый, ты хороший, тебя никто не ценит. Тебя, говорит, только я пожалею. Волосы у нее огромные, много волос, мне в рот лезут, я весь исплевался. А лицо, лицо! Смотрит! Лежит в портрете волос, зовет! Я к ней, она - раз ко мне спиной и хвостом меня по морде! Хвост у нее! Хвост! Потоньше коровьего.
Коля вытирает пот со лба, садится и плачет. Закуривает. Слезы текут на стол, в них и тушит Коля сигарету, вновь прося убить его.
– Меня одна из тещ, я же за ней горшки выносил, найди еще такого зятя, лежит и лает, и лает, и лает. Выносил, выносил, говорю: «Теща, тебе ведь скоро на том свете отчет держать». Она говорит: «Ничего, мне есть что про тебя рассказать». Я говорю: «При чем тут я, за меня с других спросят».
– Прими таблетку.
– Да приму, приму. Я их горстями пью, ты не волнуйся, приму. Я спать пока боюсь, пусть она подальше улетит. Ну хвостище! У меня еще другое было - так же вот сижу, передо мной, как сейчас, стакан. А по краю он бегает, на меня остреньким пальцем показывает и кричит: «Пьяница, пьяница!» Я стакан к себе поднимаю, он бульк в него, там буль-буль - и в стакане пусто. Меня же ругает, сам пьет.
– Коля поднимает глаза
– А с потолка песни поют. Тут два этажа?
– Один.
– Ну да, это ж ты приехал, мы же у тебя встретились. Я про тебя никому не рассказываю, но кому ни скажу, все сразу: это человек. У меня мастер был, сейчас не помню, как звали, но тогда знал точно - Павел Елизарыч, ох, от него я наслушался всякой сулемы. Говорит, что погода стала дырявая от горячих тел в облаках, облака к ним липнут. Но бабка моя точнее говорит: «Что от погоды, говорит, ждать, когда все небо самолетами перемесили».
– Спи.
– Сплю, - послушно отвечает Коля.
– Сейчас еще стакан бутерма-ги барабну.
Но уже не может пить, клонит голову в тарелки, дремлет, но только хочу перетащить его на диван, как вскакивает и кричит:
– Овчарка с автобус!
Веду Колю на кухню, клоню его голову над ведром и лью на затылок холодную воду. Даю полотенце. Он утирается и совершенно осмысленно говорит:
– Пить я больше не буду. И курить не буду. Я ж понимаю, я в массах с пеленок. У тебя какое служебное положение? А умственное?
Покорно принимает снотворное. Больше двух таблеток боюсь дать. Коля лежит и тихонько поет:
– «Восемь лет, они прошли в тумане, с той поры как начал я страдать. Многим я писал, но только маме, только маме не успел я написать».
Задремывает.
Я оставляю включенной настольную лампу и крадусь мимо Коли к своей кровати. Голова тяжелая, уже далеко за полночь. И опять только задремываю, как Коля кричит:
– Ты еще увидишь горящие танки!
– и падает с дивана на пол.
И опять закуривает и долго, не ощущая пламени, держит над спичкой ладонь. Опять тащу его на диван, отнимаю горящую сигарету.
И еще он многократно встает, бродит, рассказывает разные случаи. У меня уже нет сил их запомнить. Только один запоминаю, про цветной телевизор. Как жена просила цветной телевизор. Пристала к мужу, а тому где взять, хоть воруй. Он схватил банку с краской, размахнулся и выплеснул на черно-белый экран: «На тебе цветной». А сам загужевал с Колей. У него был только боярышник, настойка, из аптеки. Но для зажигания хватило и его. Потом нашли чего посадистее. Тут я переспрашиваю:
– Какое?
– Мне послышалось - игристое.
– Садистее. На спирту. Три дня керосинили.
И Коля вновь поет:
– «Качается вагон, кончается перрон, и первая бутылка открывается...» - Потом спрашивает, правда ли, что в Японии милиция дышит сквозь маску, как же она тогда преступников ловит, и так далее. Называет меня дядей.
– Дядя, не спи, меня утащат. А я, дядя, люблю культуру.
Утро. Коля спит на полу в кухне. Вся упаковка снотворного опустошена. В полную мощь вдруг начинаются позывные радио. Коля вскакивает, объясняет, что это он ночью включил, чтоб не проспать на работу. Он идет умываться, я начинаю кипятить чай. Коля даже не присаживается. Он стоя пьет сэкономленное.