Море

Фехер Клара

Татар запросто, как у себя дома, нажал кнопку звонка с левой стороны лестничной клетки. Весь второй этаж большого здания занимало семейство Ремеров. Справа располагались апартаменты профессора, огромный с панелью кабинет, библиотека и жилые комнаты. Некогда в библиотеке он устраивав экзамены своим студентам. Эти безмолвные фолианты хранят память о трагедии студента-юриста, по имени Шани Балаж. Шани Балаж славился как пропойца, драчун и плохой юрист. Узнав, что уже в восьмой или девятый раз Шани проваливается на экзаменах, его отец, арендатор восьмисот хольдов земли по ту сторону Тиссы, как в романах и опереттах, прислал своему сынку письмо и сообщил, что денег больше не даст. Или он сдаст экзамены

в течение двух месяцев, или, дескать, пусть сам подумает, на что ему жить дальше. Шани пришел в ужас. У каждого встречного и поперечного он стал расспрашивать, какие причуды свойственны тому или иному профессору. Советов ему надавали больше чем достаточно! Если он собирается сдать римское право, то пусть очень тщательно побреется, коротко острижет ногти, завернет зачетку в белую бумагу, за пять минут до экзаменов явится в класс и обратится к профессору не иначе, как «ваше превосходительство». По международному праву, какой бы вопрос ему ни попался, ответ следует начинать с Трианонского договора; при этом надо знать наизусть имена и титулы государственных деятелей, подписавших мир. По торговому и таможенному праву требуется твердо знать таможенные статьи на кожаные товары, так как отец профессора — владелец кожевенного завода и «его превосходительство» больше ничего не знает. Профессор Ремер — страстный охотник и в особом зале хранит свои трофеи.

Экзамены были назначены на десять часов утра. Шестерых взволнованных юристов горничная впустила в библиотеку. Император учтиво ответил на приветствия юношей и предложил им сесть в удобные кресла. Даже сигаретами угостил и разрешил рассматривать библиотеку, чтобы они-де привыкли к камере пыток. Шани Балаж старательно перелистывал какую-то книгу по истории искусств. Император подошел к нему и ласково спросил, действительно ли он интересуется изобразительным искусством. «Ну, сейчас…» — подумал Балаж и, доверительно улыбаясь, повернулся к профессору.

— Интересуюсь, ваше превосходительство, но охотой в тысячу раз больше. Я был бы счастлив, если бы бы позволили посмотреть на рога вашего превосходительства…

Император широко открыл рот и стал хватать воздух. Торчавшие на его макушке несколько волосков сразу встали дыбом. Он заревел, как раненый тигр:

— Положите книги и отвечайте. Ваша фамилия? Господин Балаж? Ну что ж, послушаем, на основании каких законов присоединили Хорватскую Славонию к метрополии? Что? Шамуель Аба? Неверно. Кальман Книжник? Какие же это законы учредил Кальман Книжник? Неверно. Неверно. Вы провалились. И провалились не только сейчас, но и на будущее. И на десять лет вперед. Пока я жив, такой глупец, как вы, не получит диплома.

Через полчаса избитое войско стояло на улице.

— Сумасшедший, осел, — ругали Балажа дружки, — да разве об этом можно спрашивать?

— Мне Салвик говорил… я ему десятку дал за идею, — ломал руки Балаж. — Он сказал, что профессор обладает дорогой коллекцией рогов…

— Конечно, обладает, да только на голове! Ты ничего не знаешь, потому что не ходишь в университет, бегемот ты эдакий. В хозяйственном отделе работала когда-то машинистка, на тридцать лет моложе его. Теперь она его жена… каждый день наставляет своему супругу рога…

Татар позвонил дважды. Ждать не пришлось, через полминуты появилась горничная.

— Я даже и заходить не буду, не хочу беспокоить.

— Как же можно не зайти, дорогой господин управляющий, — послышался изнутри голос госпожи Ремер, и в тот же миг появилась и она сама. Полная, аысокая женщина лет сорока, на две головы выше своего мужа. Взбитые вверх крашеные волосы, пестрый атласный халат до самого пола делали ее еще выше и массивнее. Походка у нее была мягкая, а голос поразительно низкий. Халат на ее высокой

груди был неплотно застегнут, и при каждом ее движении приоткрывалась розовая кружевная комбинация и обнажалось холеное, пухлое тело. Из-под светлых локонов сверкали бриллиантовые серьги, а толстые золотые браслеты перехватывали длинные рукава халата.

— Вы опять напроказничали, — сказала госпожа и засмеялась, когда Татар поцеловал ей ладонь.

— Я? — спросил Татар и положил правую руку на сердце. — Что же я такого натворил?

— Господин управляющий! Разве можно отбирать масло у бедных коллег?

— Бог тому свидетель, все получили поровну… — ответил Татар, широко осклабясь. — Но если и не получили, желудок господина директора…

— Да, представьте, бедняжка только картофельное пюре может есть… если бы вы, господин управляющий, не доставили нам немного говядины, я прямо не знаю, что бы и было…

— Пока я жив, сударыня…

— Вы самый милый человек на свете, господин управляющий. Глоток вина?

— Целую ручки.

— Виски. Молодой Кеменеш достал. Ваше здоровье, новоиспеченный господин управляющий.

Женщина поближе наклонилась к Татару и чокнулась с ним.

«Святой Клеофант, у нее такая борода, как у покойного Франца Иосифа! — подумал Татар, взглянув на подбородок женщины. — Пора обратиться к косметичке».

— Целую ваши ручки, очаровательница.

Зазвонил телефон. Хозяйка подняла трубку: «Да… это ты, сердечко мое? Еще не подали завтрака? Не кушай сала, миленький. Ладно, Боришка сейчас принесет. Я еще не одета. Что ты волнуешься? Ладно, приду… Нет, у меня никого нет».

— Не сердитесь, что я сказала неправду, но мой муж такой гуманный, он избил бы меня, пожалуй, если бы узнал, что я приняла масло…

Карлсдорферов дома не оказалось. Каждое утро семья ходила на молитву в Регнум. Кухарка приняла сверток, даже не развернув, бросила его на холодильник и опять побежала к телефону, прямо в гостиную, оставив открытыми все смежные двери. Татар слышал ее раздраженный голос: «Я же вам сказала, нет дома, будут только после десяти».

— Горничной дома нет, дворники ушли на похороны, никого нет, кто бы хоть чуточку помог мне, а этот проклятый звонит без конца. От господ Ремеров уже четыре раза звонили — и его превосходительство господин Дюри и зять его превосходительства. А если что-нибудь пригорит, мне попадет…

— Ну, ладно. Скажите только, что я приходил. До свидания.

— До свидания, — ответила кухарка и заперла дверь на ключ. Она тотчас же разрезала масло на две части, одну половину спрятала в холодильник, а другую отложила в пеструю чашку для своего внучка.

По проспекту Арены шла колонна военных грузовиков. Татар с любопытством остановился. Да ведь это же немецкие солдаты. Неподвижные, вытянувшись по стойке смирно, точь-в-точь как в кинохронике, с застывшими лицами, в зеленых касках, с примкнутыми штыками на винтовках. Пять, десять, двадцать, сто грузовиков. Что это значит? Вслед за ними с лязгом ползут танки, справа и слева несутся сероватые легковые машины с немецкими номерными знаками, а в них немецкие офицеры. Кое-кто из прохожих машет рукой, смеется, другие с интересом или испугом застыли на месте. Оккупанты ни на кого не обращают внимания.

Татар торопливо заспешил на улицу Подманицки, оттуда направился к железнодорожной больнице, затем пошел вниз, до самого Западного вокзала. Перед оцепленным немцами вокзалом толпился народ.

Татар вскочил в шестой номер трамвая и через десять минут был уже дома. Его жена, невысокая, худая, чуть сутулая брюнетка, готовила обед.

— Ты уже начала масло? — не поздоровавшись, спросил у нее Татар.

— Нет… а что? — с испугом спросила жена.

— Заверни его поскорее в бумагу.