Море
Шрифт:
Они молча шли по площади Верешмарти. Центр города казался безлюдным, небо было темное, хмурое.
— Вам не холодно? — спросил Тамаш и нежно притронулся к плечу девушки.
— Нет, — ответила Агнеш, хотя и дрожала всем телом. — Почему же это так ужасно прощаться у поезда?
— О, я ненавижу вокзалы. Если бы я родился богатым, все, наверное, выглядело бы иначе. Богатый человек ездит, когда заблагорассудится. Летом отправляется отдыхать в Триест, едет он в спальном вагоне скорого поезда, питается в вагон-ресторане и четыре недели спустя возвращается домой… В воскресенье ему ничего не стоит махнуть в Фельдвар или Фюред. Но я… для меня железная
— Теперь совершенно безразлично, сколько лет человеку, с которым мы прощаемся, — ответила Агнеш. — Одним только старикам можно позавидовать, они по крайней мере свое прожили.
— Хорошо молодым, Агнеш. Тем, которым удастся пережить.
— Что пережить?
— Этот один год.
— А потом что будет?
Тамаш пожал плечами.
— Могу только сказать, чего не будет. Гитлера не будет. Нацистской армии не будет. Войны не будет. Все остальное будет зависеть от нас самих.
— И вы… в этой форме так говорите?
— Надеюсь, вы не донесете на меня. Умоляю вас, не делайте этого, а то еще в наказание отправят на фронт. — И Тамаш скорчил страшную гримасу. Сейчас он совсем был похож на Тибора. — Но перед моей смертью давайте чего-нибудь выпьем.
— Спиртного я не пью.
— Сойдет и шоколад. Пойдемте в кондитерскую.
В тесной, полутемной кондитерской они сели друг против друга. Кондитерская была битком набита немецкими солдатами. Над прилавком висел на стене какой-то приказ на немецком и венгерском языках.
— Кажется, надолго обосновался у нас братец-немец, — произнес Тамаш и, когда Агнеш испуганно схватила его за руку, с улыбкой спросил:
— Вы всегда такая трусиха?
— Нет… просто не хочу пробивать головой стену.
— Хм… А что же, по-вашему, лучше? Со спокойной совестью прятаться за ней и ждать, пока пройдет буря?
— Что же мне делать?
— Что делать, Агнеш? Как бы мне рассказать вам это за оставшиеся полчаса? Ведь мне и самому трудно во всем разобраться. Но я знаю одно: нельзя быть трусливым. Кто боится, тот погибнет…
И, нагнувшись поближе к Агнеш, зашептал:
— Когда-то я очень любил одну девушку словачку. Анчика скрывалась здесь целых шесть лет подряд. Можете вы понять, что это значит? Отец ее работал врачом в Бестерцебане. Когда ей исполнилось двенадцать лет, пришлось бежать из родного гнезда. Ночью она переплыла через Гарам и с помощью одного знакомого железнодорожника добралась до Пешта. Здесь ей удалось устроиться у своей тетки, и знаете, чем она занималась? С фальшивой трудовой книжкой ухаживала за могилами на фаркашретском кладбище. Шесть лет терпела. Но была труслива. Всегда твердила, что ей не избежать своей судьбы. Ее сестру и мать убили немцы. И вот неделю назад…
Тамаш умолк и стал смотреть куда-то вдаль.
Агнеш, окаменев, слушала.
— Был полдень. Анчика переходила перекресток возле проспекта Ракоци и Бульварного кольца. Не обращая внимания на светофор, она ступила на запретную зону, и тут к ней подошел полицейский. Она думала… думала, что пришел конец, что ее опознали, и во всем призналась, во всем. В тюрьме предварительного заключения я виделся
— Простите, а почему она должна была скрываться?
Тамаш посмотрел на собеседницу с недоумением.
— Вы на какой планете живете, Агнеш? Разве не знаете, что творят нацисты в Чехословакии? Что они делали на Украине и во Франции? Не знаете, куда вывозят девушек?
Агнеш не ответила. Она смотрела на пенку, плававшую поверх шоколадного напитка, как надутый парус… Как было бы хорошо, если бы эта белая пенка действительно превратилась в гигантский парус и понесла ее в шоколадной лодке куда-нибудь в далекую страну, где молодых парней не забирают в маршевые роты и где влюбленные, прижавшись друг к другу, разговаривают в кондитерской совсем об ином.
Тамаш что-то рисовал на бумажной салфетке.
— Покажите.
— Не вышло, — ответил он и, краснея, спрятал бумажку в карман.
— Вы художник?
— Учился вместе с Тибором, там и познакомился с ним. Но, хотя и люблю рисовать, художник из меня не получится. Если я иногда и рисую, то больше для собственного удовольствия.
«Надо бы спросить что-нибудь о Тиборе», — подумала Агнеш. Но так и не отважилась.
Тамаш проводил ее домой. На улице было темно, темным было и небо, которое неустанно бороздили прожектора противовоздушной обороны. Захваченный двумя лучами, метался во все стороны самолет, похожий на серебристого жучка.
— Когда вы уезжаете?
— В восемь утра, с Йожефварошского вокзала.
Ночь была полна мук и сомнений. А что, если ей явиться на вокзал? За какую-то минуту до отхода поезда подойти к Тибору, обнять его и поцеловать. Сначала она приняла эту идею в шутку, сама даже посмеивалась над ней. Но потом она превратилась во властное желание, а к утру в решение.
Агнеш позвонила в контору и сказала, будто зайдет по делам в городское управление, и побежала на Йожефварошский вокзал. У перрона патруль у всех подряд проверял документы. Агнеш достала свое удостоверение, из которого следовало, что она работает на военном заводе, и, покраснев, пролепетала:
— Уезжает… мой жених.
Офицер козырнул и отдал ей удостоверение.
Эшелон из нескольких пассажирских и множества товарных вагонов стоял очень далеко, на внешней линии. Вагоны не были украшены цветами. И солдатских песен не было слышно. Вдоль состава ходили немецкие патрули. Отъезжающие на фронт торопливо укладывали свои сундучки и вещевые мешки. Родственников почти не было, они мелькали только возле офицерского вагона. Агнеш огляделась и, увидев Гибора в новенькой щегольской форме старшего лейтенанта, так и обмерла. Никогда он не казался ей таким красивым, таким привлекательным. Агнеш уже собралась было прямо через линию кинуться к нему, но вдруг заметила, что он не один. Рядом с ним стояли какой-то высокий седой мужчина и две женщины. Она уже где-то их видела… Ах да, вспомнила… В прошлую субботу в кондитерской. Кто они такие? Та, что постарше, пожалуй, мать. Но кто эта молодая? Неужели сестра? А она считала, что Тибор единственный у своих родителей. И какая красивая, какая элегантная. В серо-зеленом костюме, зеленом шелковом тюрбане, зеленых туфлях из крокодиловой кожи. И Тибор еще обнимает ее и целует… Вот, значит, почему он не написал ей о своем отъезде! «Боже праведный, зачем я только пришла сюда?!»