Морфология загадки

Сендерович Савелий Яковлевич

Народная культура отличается тем, что не стремится быть непротиворечивой; любое утверждение в ней легко сосуществует со своей противоположностью, выраженной теми же или сходными средствами. Насчет пословицы, смежного загадке минимального жанра, замечено было, что если одна утверждает что-либо в форме всеобщей истины, то следует ожидать, что в той же самой культуре, либо уж во всяком случае в другой, найдется иная, утверждающая прямо противоположное: «Если одни из них говорят, что новое лучше старого (как, например, афоризм “Жена да циновка чем свежее, тем лучше”), то другие, напротив, утверждает, что старое лучше нового (“Жена да кастрюля чем старее, тем лучше”)» (Пермяков 1968: 34; оба примера японские). Если русская пословица утверждает: Под лежач камень вода не течет, то английская отвечает: A rolling stone gathers no moss (Катящийся камень не соберет мха – собирание мха здесь имеет положительный смысл). Краеугольный камень загадки – табу, отказ от называния некоторого предмета; в этом отношении двойником и противоположностью загадки является

русский мат и его повсеместные эквиваленты в других культурах, чья откровенная цель – обнародовать табуированное, доведя его до высшей степени очевидного гротеска. [43] Эта универсальная культурная оппозиция проливает свет на то, как глубоко в человеческой психике заложено напряжение между сексуальностью и оральностью, речевым выражением. Изучение этого обстоятельства должно быть плодотворно для психологии, философии, эстетики.

43

Тяготение обсценного эротического языка к гротескности хорошо продемонстрирована в книге: Парос 1984.

В дальнейших исследованиях загадки полное внимание должно быть уделено ее словесной материи. Можно сказать, что каждое слово языка представляет собой некоторого рода загадку, так как помимо своих употребительных значений, каждое слово либо хранит другое значение в своей внутренней форме (как «спаси Бог» в спасибо), либо забыло свои прежние значения, которые, иногда могут быть реконструированы этимологами. Судьба едва ли не каждого слова – быть погасшим символом, значение которого имеет историю, так что помимо ходового значения оно таит в эклипсе другое(ие). Искусство слова – в отличие от риторики – заключается в умении пробудить дремлющую глубину слова. Загадка на основе этого кардинального свойства языка создает особую и преднамеренную культуру выражения. Антрополог Роджер Д. Абрахамс заметил, что загадки в их древней форме функционирования «употребляются как приемы, благодаря которым молодежь обучается способности слова к независимости и контролю над словом» (Абрахамс 1972: 188). Изучение родства лексических мотивов загадки и условий их повторного появления, эквивалентности, трансформации, переклички даст представление о загадке как области творческих процессов, проливающих свет на связь языка и культуры.

Большой неисследованной областью является сравнительное изучение традиций загадки в разных культурах. Накопившийся материал из всех частей света огромен. Будущее сравнительное изучение загадки либо углубит проделанную на этих страницах работу, либо сузит значимость ее результатов. Как бы там ни было, но сравнительная работа не может обойтись без учета и пересмотра выдвинутых на этих страницах функционально-морфологических представлений.

Поэтическая природа народной загадки должна быть рассмотрена и в широком культурном плане. Двойственность смыслов загадки, как в целом, так и на уровне отдельных мотивов имеет аналоги в священной поэзии древней Индии. Ведические гимны имеют двойное значение: священное и обыденное. Ригведа говорит о священных именах, которые являются тайной. Поэт Ригведы владеет тайными словами. Начало 61-го гимна 8-й мандалы в Ригведе называет свою речь двойной. «Парафразы, или кеннинги, являются, в самом деле, главными инструментами тайного священного языка» (Гинцер и Гинцер 2000: 159; см. также всю ч. 2, где эта мысль нюансирована и сопровождается обзором литературы). Тут уместно предостережение: вписать народную загадку в эту традицию слишком легко, чтобы этот взгляд можно было принять без сомнений. Рассмотрение народной загадки в этом ряду представляет скорее проблему, чем объяснение. [44]

44

В последние десятилетия престиж приобрела противоположная позиция неомифологической школы. Авторы этой школы разрабатывают тезис «о возникновении загадки как вербализованного опыта интерпретации феноменов Макрокосмоса через антропоцентрические феномены бытия Микрокосмоса» (Исследования 1999: 5). Согласно идеям ведущего представителя этой школы, наиболее глубокое представление о происхождении загадки дает ритуальная ведийская загадка (brahmadya), построенная в вопросно-ответной форме и имеющие своим предметом Вселенную (там же: 8-53). В неоднозначности возможного ответа на народную загадку и в звуковой ее организации этот же автор видит обучение языку космологической загадки (там же: 54–80). На вопрос: почему именно космологической? – мы получаем ответ: в народной загадке есть мотивы, сходные с космологической, и она обращается с языком в каком-то отношении образом, аналогичным ведийской. Между тем народная загадка отражает весь крестьянский космос и потому в ней можно найти все, что угодно. Наличие сходства не является достаточным свидетельством генетического единства. Крыло насекомого и крыло птицы как будто аналогичны, но являются разными органами разных организмов и по происхождению своему они разнородны. Как народная загадка может хранить реликты мифологической, так и ведическая загадка могла пополняться рефлексами народной без того, чтобы одна из них была предком другой. Сведение одной к другой проблематично, и я не встречал попыток поставить проблему. Охотно пользуясь словом проблема в том смысле, что загадка ставит проблему, которую разгадывающий решает, авторы неомифологической школы не ставят проблему загадки как таковой. Они с порога знают, что загадка такое, и вся работа заключается в демонстрации исходного тезиса. Но убедительность многочисленных примеров имеет только риторический характер и не является аналитическим доказательством.

Развивающиеся и богатые жанровые традиции не имеют замкнутого характера, они несут на себе рефлексы других, смежных традиций, ассимилируют их материал и инструментарий, но делают это на своих собственных условиях. Обнаружение рефлексов одной традиции в другой является скорее вопросом, чем однозначным свидетельством линейного генезиса. Гетеротрадиционные рефлексы легко обнаруживаются в каждой данной традиции, но, подобно кругам на поверхности воды от брошенного камушка, они ничего не говорят о глубине. Предпочтительнее беспредпосылочная постановка проблемы данной традиции, ее исследование, оснащенное критической проверкой опыта ее изучения, то есть рефлексией второго порядка, которая дает надежду выйти на путь имманентного анализа. Проекции узко и с порога нацеленных догадок таковым не являются.

Проделанный анализ загадки позволяет бросить свежий взгляд на заглохшие проблемы психоанализа с точки зрения морфологии феноменов в его поле. Полезным должно быть рассмотрение типологического различия тропов и фигур в психоанализе, поэтике и риторике.

Наконец, не исключена возможность увидеть в загадке архетип, или даже зерно, всякого развитого художественного текста. Если морфология сказки по Проппу проливает свет на повествовательные жанры вплоть до современного романа, то не меньшего можно ожидать от морфологии загадки по отношению к художественной литературе как искусству фигуративной организации смысла. Центральное для этой морфологии понятие фигуры сокрытия позволяет по-новому взглянуть на то, что иногда упоминается как художественная глубина.

Я надеюсь, что читатель, проделавший путь по страницам этой небольшой книги, мог заметить, что моя манера изложения не опирается на железобетонный теоретический фундамент и не претендует на бесспорную истинность. Эта работа стремится предоставить тому, кто готов совместно проделать путь, возможность увидеть народную загадку освобожденной от накопившихся предрассудков и рассмотреть каждый шаг, к этому видению ведущий. Вместо пропускания эмпирического материала через мясорубку Авторитетной Теории, здесь рассмотрен большой корпус исследований, посвященных загадке, чтобы она была увидена глазами тех, кто в нее вникал, так, чтобы их видение можно было оценить и выстроить перспективу, в которой наши знания не замыкались бы в мнимой самодостаточности, а можно было бы продолжить исследовательский путь.

Приложение: Генетический код загадки

Под именем генетического кода предлагается определение народной загадки, не поддающееся какой-либо компактной формулировке:

(a) Народная загадка из устной традиции выделяется среди форм энигматики тем, что предлагаемое ею метафорическое описание скрывает два логически разнородных компонента – действительно существующее в сочетании с совершенно невозможным (принцип Аристотеля), то есть в самом сердце ее содержится смысловое зияние. Таким образом, то, что представляется метафорой загадки, – не вполне метафора. (С. 39)

(b) Формально народная загадка представляет собой бином, состоящий из фигурального описания некоторого предмета и простой и краткой разгадки. Форма эта обманчива, так как описание – не вполне описание: оно столько же затемняет предмет, сколько описывает его. Вывести разгадку из описания как правило едва ли возможно, потому что отношение описания к его разгадке не один-к-одному; каждое описание по крайней мере потенциально допускает ряд разгадок. Так что и разгадка – не вполне разгадка. Между двумя членами биномиальной формы загадки пролегает смысловое зияние. Народная загадка существует на краю рациональности. (С. 39)

(c) Народная загадка в естественных условиях загадывания-разгадывания не предназначена для разгадывания посредством индивидуальной остроты ума; разгадка представляет собой общинную собственность ; обе стороны, участвующие в ритуале, загадывающая и разгадывающая, либо владеют и вопросом и ответом, либо находятся в процессе передачи этого знания от одной стороны другой. (С. 43)

(d) Некоторые народные загадки являются в большей мере загадками, чем другие. Жанр народной загадки определяется не каждым своим образцом, а своим образцовым видом. Область народной загадки морфологически не гомогенна: она состоит из множества форм, среди которых только образцовая загадка вполне отвечает потенциальной полноте условий жанра. Только образцовая загадка представляет жанр, остальные формы входят в него на правах родства с образцовым видом. (С. 53)

(e) Инконгруэнтность, внутренняя конфликтность загадочного описания заключается в том, что в нем соединены фигуративное и буквальное описание загаданного предмета, причем неприметный, бесшовный способ соединения сбивает с толку. (Принцип Тэйлора.) (С. 66)

(f) Подлинная загадка, структурно наиболее сложная форма среди сохранившихся народных загадок, должна быть признана родоначальницей дошедших до нас форм, тогда как остальные формы должны считаться более поздними пришельцами и продуктами ее упрощения. (С. 79)

(g) Всю область народной загадки пронизывает компактная система морфологического родства, уподобляющая данный жанр биологическому роду, в котором виды указывают на общее происхождение и морфологическую сопоставимость. (С. 94)

(h) Инструментальные, метафорические предметы загадочного описания образуют некоторую особенную область, пронизанную ограниченными структурно-смысловыми закономерностями, что отличает ее от открытой области предметов разгадки. (С. 94)