Морис
Шрифт:
Морис поймал себя на том, что пытается проникнуть в скрытый смысл этих слов.
А тот продолжал, чувствуя, что становится хозяином положения:
— Более того, я всегда был порядочным парнем, покуда вы не зазвали меня в вашу комнату, чтобы позабавиться. Пристало ли джентльмену заниматься совращением людей? По крайней мере мой брат так не думает. — Последние слова он произнес запинаясь. — Мой брат сейчас ждет на улице, кстати сказать. Он хотел сам пойти и поговорить с вами, он меня жутко распекал, но я сказал: «Нет, Фредди, нет, мистер Холл джентльмен, и можно верить, что он поведет себя соответственно, так что оставь его мне», — сказал я, — «и мистер Дарем, он тоже джентльмен, всегда был
— Что касается мистера Дарема, — начал Морис, чувствуя склонность высказаться на эту тему, — то тут ты прав: когда-то я любил его, а он меня, однако он изменился, и теперь уже ни он, ни я не любим друг друга. Это конец.
— Конец чего?
— Нашей дружбы.
— Мистер Холл, вы слышали, что я говорю?
— Я слышал все, что ты сказал, — задумчиво произнес Морис и продолжал точно таким же тоном: — Скаддер, почему ты думаешь, что любить одновременно мужчин и женщин «естественно»? Ты написал так в своем письме. Для меня это неестественно. На самом деле я пришел к мысли, что «естественно» означает любить себе подобных.
Кажется, собеседник заинтересовался.
— Выходит, вы не можете заиметь собственного малыша? — спросил он, посуровев.
— Я обращался по этому поводу к двум докторам. Ни один не помог.
— Значит, не можете?
— Не могу.
— А хотите? — спросил тот почти враждебно.
— Хотеть немного пользы.
— А я могу жениться хоть завтра, если захочу, — похвастался тот. Произнося это, он заметил крылатого ассирийского быка, и выражение его лица стало наивно любопытным. — Довольно большой, не правда ли, — обронил он. — Наверно, у них были хорошие машины, чтобы сделать такое.
— Видимо, так, — согласился Морис, на которого бык тоже произвел впечатление. — Не берусь судить. Кажется, здесь есть еще один.
— Так сказать, парочка. А это что, орнамент?
— У моего пять ног.
— И у моего. Вот интересно-то.
Стоя каждый у своего чудища, они глядели друг на друга и улыбались. Потом его лицо опять стало суровым, и он сказал:
— Ничего не выйдет, мистер Холл. Я понимаю ваши уловки, но вам не одурачить меня дважды. Будет лучше, если вы поговорите со мной, не дожидаясь Фреда, скажу я вам. Вы позабавились со мной, теперь надо платить. — Он был красив в своих угрозах — вплоть до зениц очей, которые предвещали зло. Морис всматривался в них осторожно, но зорко. И ничего не родилось из той вспышки вовсе. Она рассыпалась, как шлепок грязи. Что-то приговаривая себе под нос о том, что «вам следует хорошенько подумать», Алек сел на скамейку. Морис тут же сел рядом. Так продолжалось минут двадцать: они бродили по залам, точно ища чего-то. Рассматривали то богиню, то вазу, потом в общем порыве переходили дальше, и единение их было тем более странным, что внешне они пребывали в состоянии войны. Алек вновь принимался за свои намеки — страшные, подлые — но почему-то они не портили промежуточного затишья, и у Мориса никак не получалось ни испугаться, ни рассердиться, он лишь сожалел о том, что человеку приходится попадать в подобные передряги. Когда он решался ответить, они встречались глазами, и его улыбка иногда отражалась на губах супостата. Возрастала уверенность, что тот и впрямь действует вслепую: ситуация была почти похожа на розыгрыш и скрывала нечто реальное, действительно желанное. Серьезный и сдержанный, он продолжал стоять на своем, и если не переходил в наступление, то лишь потому, что кровь его не была горяча. Чтобы ее взволновать, требовался удар извне, и случай это устроил.
Он стоял, наклонясь над макетом Акрополя, с чуть нахмуренным лбом, и бормотал: «Понимаю, понимаю, понимаю». Джентльмен, смотревший на экспонат через его плечо, вздрогнул, пристально посмотрел сквозь сильные
— Конечно! Я могу забыть лицо, но никогда не забуду голос. Конечно! Вы один из наших бывших воспитанников.
То был мистер Дьюси. Морис ничего не ответил. Алек придвинулся бочком, желая участвовать.
— Конечно, вы учились в школе мистера Абрахамса. Погодите-ка! Погодите! Не называйте вашего имени. Я хочу вспомнить. Я непременно вспомню. Нет, вы не Сэнди, не Гиббс. Знаю, знаю. Вы — Уимблби.
Как это похоже на мистера Дьюси — перевирать факты! На свое собственное имя Морис откликнулся бы, но теперь ему захотелось солгать; он устал от бесконечной приблизительности, он слишком много от этого страдал. И он ответил:
— Нет, мое имя Скаддер.
Поправка вырвалась как первое, что пришло на ум. Она была готова к употреблению, и когда он произносил ее, он знал, почему. Но в миг просветления заговорил сам Алек.
— Это неправда, — сказал он мистеру Дьюси, — Скаддер — это я, и у меня есть серьезное обвинение против этого джентльмена.
— Да, ужасно серьезное, — заметил Морис и положил руку Алеку на плечо так, что пальцы касались шеи. Он сделал это просто потому, что ему хотелось это сделать, а не по какой-то другой причине.
Мистер Дьюси ничего не понял. Лишенный подозрительности, он принял это за неуклюжую шутку. Темноволосый молодой человек, такой приличный с виду, не мог быть Уимблби, раз он утверждает, что он не Уимблби. Мистер Дьюси сказал:
— Простите, сэр, со мной редко случаются подобные ошибки, — и затем, решив доказать, что он не старый дурень, он обратился к умолкнувшей паре на тему Британского Музея: это не просто собрание редкостей, но место, в которым каждый может почерпнуть… э — э… стимулирующее место… оно вызывает вопросы даже у маленьких мальчиков… на которые и отвечает… без сомнения, не всегда адекватно — покуда терпеливый голос не позвал:
— Бен, мы ждем.
И мистер Дьюси присоединился к жене. Когда они отошли, Алек отбежал в сторону и взмолился:
— Все нормально… Я больше не буду к тебе приставать.
— Куда ты собираешься пойти со своим серьезным обвинением? — спросил Морис, внезапно став грозным.
— Не знаю. — Алек обернулся на Мориса, и его румянец выделялся на фоне совершенных, но бескровных античных героев, которые никогда не знали ни смущения, ни бесчестья. — Не беспокойся, теперь я тебе не сделаю ничего плохого, ты слишком смелый.
— К черту смелость, — огрызнулся Морис, впадая в гнев.
— Дальше это никуда не пойдет… — Он хлопнул себя по губам. — Не знаю, что на меня нашло, мистер Холл. Я не хотел сделать вам ничего плохого и никогда не делал.
— Ты меня шантажировал.
— Нет, сэр, нет…
— Шантажировал.
— Морис, послушай, я только…
— Так значит, я Морис?
— Ты называл меня Алеком… И я ничем не хуже тебя.
— Не нахожу! — Наступила пауза; затишье перед бурей; затем он разразился потоком слов: — Господи, если бы ты выдал меня мистеру Дьюси, я бы тебя уничтожил. Быть может, это обошлось бы мне очень дорого, но я раздобыл бы денег, а полиция всегда на стороне таких, как я. Ты еще не знаешь. Мы бы упекли тебя в тюрьму за шантаж, а уж после… я бы пустил себе пулю в лоб.
— Убил бы себя? До смерти?
— Потому что к тому времени я понял бы, что люблю тебя. Слишком поздно… все, как всегда, слишком поздно. — Стройные ряды статуй зашатались, и он словно со стороны услышал свой голос: — Я ничего не замышляю, но давай выйдем на улицу, здесь я не могу говорить.
Они покинули огромное душное здание, миновали библиотеку — как утверждают, всеобъемлющую — ища темноты и дождя. На портике Морис остановился и горестно промолвил:
— Ах да, совсем забыл. Твой брат.