Морозные узоры: Стихотворения и письма

Садовской Борис Александрович

III

Она в саду дремала на ковре И таяли в закатном янтаре Ее черты. А я, с волынкою, в кустах. Кругом на голубых листах Цветы. Волынка завывает и поет, Рыдает, замирает и зовет. И на ковре Аврелия приподнялась. Ночная птица Пронеслась К заре. Раскрылся жадный неподвижный взгляд. Как хищно зубы мелкие блестят! Она встает. Она идет, она бежит. Волынка радостью дрожит, Поет.

IV

Секира

времени, как смерть, неумолима. Волчицы вскормленник, сдержи победный шаг: Уже на головнях разрушенного Рима Свои шатры раскинул враг. Рукой безбожника поруганы святыни. Скорей, прекрасная Аврелия, бежим На узком корабле по голубой пучине. Не возродится гордый Рим. Ты помнишь ночь, пожар? Безумными прыжками К заливу я тебя бесчувственную мчал, А варвар бешеный, грозя, летел за нами И задыхался и кричал. В плече моем стрела, но я призвал Венеру: Спаси рабов твоих, владычица любви! Шатаясь, чуть живой, узнал свою пещеру И пал на камни весь в крови.

V

На востоке морская полоска. Под ногами гнездятся кусты. Свод пещеры угрюмо и жестко Виноградные кроют листы. Осторожною козьей походкой Ты скользишь по тропинкам глухим. В темных складках туники короткой Еще муксусом веет былым. Ты приносишь мне древние свитки, Свежий хлеб и корзину с вином, И в рубиновом жарком потире Старый мир отражается сном. Море жизни, смиряясь, немеет Пред зарей невозможных надежд. Умирающим муксусом веет От печальных и строгих одежд.

VI

Пей, Аврелия. Былое Подымается в вине, Точно царство водяное В ясной глубине. Вьются ласточки крикливо. Ты забыта, я разбит. Что ж молчишь ты сиротливо У моих копыт. Пей, Аврелия. Мечтами Вновь былое оживим. Снова встанет перед нами Величавый Рим. Полководец-триумфатор, Грозный консул, жрец седой И печальный император С гордою женой. Кто ж из сладостного кубка Льет нам горькую струю? Мир трепещет, как голубка. Увидав зарю. Но цветут многообразно Эти губы и глаза, Эта полная соблазна Женщина-коза.

VII

Ты говорила мне: от пепла и развалин Уйдем в счастливые, блаженные леса. Забудем родину, где человек печален И равнодушны небеса. Аврелия, с тех пор как ты меня узнала, В тебе и родина и счастие мое: Ведь с Капитолия давно уже упало Победоносное копье. Нет, Цезарь не придет, и в римлян я не верю: На граждан мировых, зевая, смотрит мир, Потомок Августа спешит навстречу зверю И стал патрицием сатир. Мой Рим – Аврелия. О чем же мы тоскуем? Мгновенно набежит последняя гроза, И мне уста твои прощальным поцелуем Закроют бледные глаза. 1924

В НОВОДЕВИЧЬЕМ МОНАСТЫРЕ

1929-1944

«Я В КЕЛЬЕ, КАК В ГРОБУ…»

НИНЕ МАНУХИНОЙ

Упорно

кукольный твой дом тобой достроен, Но жив любовник-враг в объятиях живых, А я стал куклой сам – и жизни недостоин Забывший умереть жених. Моя невеста спит в загадочной могиле, Я в келье, как в гробу, ее взяла земля. Нам вещие часы обоим смерть пробили Двадцать седьмого февраля. Но самовар поет так нежно об отпетом, В старинном домике так радостно мечте, И сладко сознавать себя живым поэтом, Не изменившим красоте. Твой стих напомнил мне упругую мимозу, Я в нем созвучия родные узнаю. Прими ж сухой листок и брось живую розу На лиру ветхую мою. <1926 ?>

Н. И. САДОВСКОЙ

Умчалась Муза самоварная С ее холодным кипятком. На сердце молодость угарная Дымит последним угольком. Как блудный сын на зов отеческий, И я в одиннадцатый час Вернулся к жизни человеческой, А мертвый самовар угас. И потускнел уюта бедного Обманчиво-блестящий круг, Когда на место друга медного Явился настоящий друг. 1929

Е. П. БЕЗОБРАЗОВОЙ

Прости меня: виновен я! Душа холодная моя Оледенила грудь твою. Ты полумертвую змею Любовью в сердце приняла И этой жертвы не снесла. Но в строгой памяти моей Ты расцветаешь всё нежней. Едва небес вечерних ширь На побледневший монастырь Уронит розовый покров, Я слышу в шелесте шагов Твою походку: вот она. Заря темнеет. Чуть видна Могила дяди твоего. На холм заброшенный его Я положил твои цветы. Прости меня. Прости и ты. 1929

"В черном саване царевна..."

В черном саване царевна. Сердце – мертвый уголек. Отчего же взоры гневно Обратились на восток? Слышен голос птицы райской. Зацвела весна в гробу. Брови ласточкой китайской Окрылатились на лбу. Утихает ветер бурный В блеске пламенной зари. Сладко дрогнул рот пурпурный. Говори же, говори. 1929

<НА КЛАДБИЩЕ>

«Никита Петрович Гиляров-Платонов Тогда-то родился, скончался тогда-то». Ни кроткой лампадки, ни благостных звонов. Одно неизменно сиянье заката. Пчела прозвенела над тихой могилой. В траве одуванчик: живая лампадка. Гляжу и тоскую о родине милой, О бедной России, упавшей так гадко. Вдруг слышу мольбы и глухие проклятья: Пропившийся, хилый мальчишка-рабочий К угасшей заре простирает объятья, Грозит кулаком наступающей ночи. И, бабьим, родным, вековечным приемом Вцепившись в него, бормоча ему в ухо, Пытается мать соблазнить его домом. О чем ты хлопочешь и плачешь, старуха? Давно у нас нет ни домов, ни законов, Запрыгали звезды, и мир закачался. «Никита Петрович Гиляров-Платонов Родился тогда-то, тогда-то скончался». 1929