Морозные узоры: Стихотворения и письма

Садовской Борис Александрович

РОДИТЕЛЬСКИЙ САМОВАР

Родился я в уездном городке. Колокола вечерние гудели, И ветер пел о бреде и тоске В последний день на Масляной неделе Беспомощно и резко я кричал, Водою теплой на весу обмытый, Потом затих; лишь самовар журчал У деревянного корыта. Родился я в одиннадцатый день, Как вещий Достоевский был схоронен. В те времена над Русью встала тень И был посев кровавый ей взборонен. В те времена тяжелый гул стонал, Клубились слухи смутные в столице, И на Екатерининский канал Уже готовились идти убийцы. Должно быть, он, февральский этот зов, Мне колыбель качнул крылом угрюмым, Что отзвуки его на грани снов Слились навеки с самоварным шумом. Как уходящих ратей барабан, Всё

тише бьют меня мои мгновенья, Но явственно сквозь вечный их туман Предвечное мне слышится шипенье. Всё так же мне о бытии пустом Оно поет, а вещий Достоевский Всё так же, руки уложив крестом, Спит на кладбище Александро-Невском.

СТУДЕНЧЕСКИЙ САМОВАР

Чужой и милый! Ты кипел недолго, Из бака налитый слугою номерным, Но я любил тебя как бы из чувства долга, И ты мне сделался родным. Вздыхали фонари на розовом Арбате, Дымился древний звон, и гулкая метель Напоминала мне о роковой утрате; Ждала холодная постель. С тобой дружил узор на ледяном окошке, И как-то шли к тебе старинные часы, Варенье из дому и в радужной обложке Новорожденные «Весы». Ты вызывал стихи, и странные рыданья, Неразрешенные, вскипали невзначай, Но остывала грудь в напрасном ожиданьи, Как остывал в стакане чай. Те дни изношены, как синяя фуражка, Но все еще поет в окне моем метель, По-прежнему я жду; как прежде, сердцу тяжко, И холодна моя постель.

САМОВАР В МОСКВЕ

Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий, Порою майскою под монастырь Девичий Отправиться и там, вдоль смертного пути, Жилища вечные неслышно обойти. Вблизи монастыря есть домик трехоконный, Где старый холостяк, в прошедшее влюблённый, Иконы древние развесил на стенах, Где прячутся бюро старинные в углах, Среди вещей и книг, разбросанных не втуне, Чернеются холсты Егорова и Бруни. Там столик мраморный, там люстра, там комод. Бывало, самовар с вечерен запоет И начинаются за чашкой разговоры Про годы прежние, про древние уборы, О благолепии и редкости икон, О славе родины, промчавшейся, как сон, О дивном Пушкине, о грозном Николае. В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае Мерещится тогда дыханье старины, И оживает всё, чем комнаты полны. В картинах, в грудах книг шевелятся их души. Вот маска Гоголя насторожила уши, Вот ожил на стене Кипренского портрет, Нахмурился Толстой, и улыбнулся Фет. И сладостно ловить над пылью кабинетной Былого тайный вздох и отзвук незаметный.

САМОВАР В ПЕТЕРБУРГЕ

О, Петербург, о, город чародейный! Я полюбил тебя, фантом туманный, Огни витрин и окон блеск обманный, И сырость вод, и Невский, и Литейный. С тобой, обманщик призрачный и странный, Я полюбил уют мой бессемейный. Здесь чувствуешь себя нечеловеком, Здесь явь как сон, действительность как сказка, И вот уж не лицо на мне, а маска. И всем я равен, принцам и калекам, И льнет беспечность легкая, как ласка, Как поцелуй, к моим тяжелым векам. Здесь после дня, прошедшего без меты, Как на экране кинемо-театра, Развинченной походкой па-де-катра Бреду по Невскому, купив газеты, С коробкой карамели «Клеопатра», И сладки мне душистые конфеты. А дома самовар из красной меди, С соленым маслом, с маковой подковкой. Быть может, гостья с римскою головкой, Холодная и строгая, как леди? Нет никого. Вздыхаю над «Биржевкой», Томлюсь в вечернем петербургском бреде.

В САНАТОРИИ

Седых ветвей подборы, Сорочьих лап узоры На голубом снегу. В тиши чужой деревни, Как в келье инок древний, Я сердце берегу. Гуляю по дороге Без дум и без тревоги. Указан срок минут. И тяжкий отдых сладок. Без мыслей, без загадок Пустые дни идут. За мной дымятся трубы. Там город, черный латник, Грозит земле родной, Там оскверняет губы Красавице развратник В постели площадной. Вернувшись в дом постылый, Гость, чуждый и немилый, В окне зари пожар Слежу я равнодушно, И никелевый скучный Не дышит самовар. Но визг стрелы, сурово Пропевшей об отмщенье, Не трогает судьбу: Развратник ищет снова Ночного приключенья, Красавица – в гробу.

УМНОЙ ЖЕНЩИНЕ

Не говори мне о Шекспире, Я верю: у тебя талант, И ты на умственном

турнире Искуснее самой Жорж-Занд. Но красотой родной и новой Передо мной ты расцвела, Когда остались мы в столовой Вдвоём у чайного стола. И в первый раз за самоваром Тебя узнал и понял я. Как в чайник длительным ударом Звенела и лилась струя! С какою лаской бестревожной Ты поворачивала кран, С какой улыбкой осторожной Передавала мне стакан! От нежных плеч, от милой шеи Дышало счастьем и теплом: Над ними ангел, тихо рея, Влюблённым трепетал крылом. О, если б, покорившись чарам, Забыв о книгах невзначай, Ты здесь, за этим самоваром, Мне вечно наливала чай!

МОНАСТЫРСКИЕ МЕЧТЫ

Когда засеребрится Туманом борода И в вечность загорится Предсмертная звезда, Тогда зарей вечерней В душе всплывает Бог И дышится размерней Под колокольный вздох. О, тихая обитель! О, звон монастыря! Веди меня, Хранитель, К ступеням алтаря! Там будет жизнь легка мне, Где благовест дрожит, И гробовые камни Ограда сторожит. Сойду ли в лес, что вырос Над городом гробов, Взойду ль на синий клирос В стенании псалмов, Свечу ль пред Чудотворной Дрожащую зажгу, Я, грустный и покорный, Молиться не могу. Когда ж часы-кукушка Пробьют восьмой удар И принесет мне служка Шумящий самовар, Присев к родному чаю, Молитву сотворю И сердцем повстречаю Бессмертную зарю. Тогда в тиши счастливой, Под схимою росы, В молитве торопливо Задвижутся часы. И будет ночь легка мне, Пока белеет ширь И задевает камни Крылами нетопырь.

НОВОГОДНИЙ САМОВАР

В мире сказочного гула Пара мерные струи. Льдом зеркальным затянуло Окна синие мои. Чай с вареньем пьется сладко, Книга ровно шелестит. Не заправлена лампадка: Богородица простит. Вижу: лапы белых елей Кротко смотрятся в окно. За окном былых метелей Серебрится полотно. Стихло сердце. Только горы Голубого хрусталя Рядит в звездные узоры Отрешенная земля. Я забылся, я спокоен Всё узоры, гул и пар. В Новый Год, как отрок строен, Закипай, моя самовар!

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Полдневный зной настал. Дорога нелегка. Несу с усилием слабеющее тело, Как будто голову мне давят облака, Как будто подо мной земля отяготела. По листьям золотым отцветшая весна К долине сумрачной низводит путь отлогий. Иду, и ни любовь, ни радости вина Не озаряют дум божественной тревогой. Любить? Но женщины ничтожны, как цветы, А наслаждение напрасной длится мукой: В чужих объятиях мгновения пусты, Взлелеянные холодом и скукой. На книги ли взгляну: как скучные пески, Пыль библиотеки, иссохшее болото, Где мысли старые кричат, как кулики, Но валится ружье и тяжела охота. Перегорев душой, я время провожу В уютной праздности; ни весел, ни печален, В пустыне легких дней, как ветер, я брожу, Стучась под окнами чужих счастливых спален. Мой идеал покой. О, если б я встречал Все ночи в комнате, лазоревой и мирной, Где б вечно на столе томился и журчал На львиных лапках самовар ампирный!

ПОЛДЕНЬ

1905-1914

ПРИРОДА

НА МЕЛЬНИЦЕ

1 "Лесная мельница меня..."

Лесная мельница меня Встречает говором колесным И манит в бор, к рассвету дня, К золото-синим душным соснам. Дышу в глубокой тишине. Пусть быстролетно время мчалось, Мой детский сон кивает мне: Здесь всё по-прежнему осталось. И через двадцать долгих лет, Как через два коротких года, Здесь те же птицы, и рассвет, И та же вечная природа. Всё те же отклики в лугах, Всё те же ветхие строенья, И речка в тех же берегах Смыкает блещущие звенья.