Морская Дама

Уэллс Герберт Джордж

Мой троюродный брат задумался.

– Значит, вы пойдете? – спросила миссис Бантинг.

– Пойду, – сказал Мелвил. – Только не вижу, что я могу тут сделать.

И миссис Бантинг, сжимая его руку в обеих своих изящных пухлых ручках, сказала, что с самого начала не сомневалась в его готовности помочь и что до последнего вздоха будет благодарна ему за то, что он приехал сразу же, получив ее телеграмму, а потом добавила, в виде естественного продолжения сказанного, что он, наверное, проголодался и хочет обедать.

Без долгих разговоров приняв приглашение, он снова вернулся к делу.

– Вы

не знаете, как он относится…

– Он написал только Эдли.

– Значит, не он был причиной всего этого кризиса?

– Нет, это Эдли. Он уехал, и что-то в его поведении заставило ее написать ему и спросить, в чем дело. Как только она получила его письмо, где говорилось, что он хочет немного отдохнуть от занятий политикой и что та жизнь, какой, по его мнению, требуют подобные занятия, его почему-то не привлекает, – она сразу поняла все.

– Все? Да, но что такое это «все»?

– Что та его завлекла.

– Мисс Уотерс?

– Да.

Мой троюродный брат погрузился в раздумье. Так вот что такое для них «все»!

– Хотел бы я знать, как он к этому относится, – сказал он наконец и последовал за миссис Бантинг обедать. В ходе трапезы, за которой они сидели наедине, с очевидностью выяснилось, каким облегчением для миссис Бантинг стало его согласие поговорить с Ваттерисом, что немало его обеспокоило. Она, по-видимому, сочла, что это снимает с нее изрядную часть ответственности, которую теперь принимает на себя Мелвил. Она вкратце изложила ему все доводы в свою защиту от тех обвинений, которые, несомненно, ей предъявлялись – и открыто, и намеками.

– Откуда я могла знать?! – воскликнула она и еще раз пересказала ему историю памятного появления Морской Дамы, добавив новые смягчающие ее вину обстоятельства. Эделин сама первой закричала: «Ее нужно спасти!» – миссис Бантинг это особо подчеркнула.

– И что еще мне оставалось делать? – спросила она.

Она говорила и говорила, а тем временем проблема, стоявшая перед моим троюродным братом, приобретала в его глазах все более серьезные размеры. Перед ним все отчетливее вырисовывалась сложность ситуации, в которой на него возлагались такие надежды. Прежде всего, было совершенно неясно, согласна ли мисс Глендауэр на возвращение своего возлюбленного без каких-либо условий; кроме того, он был уверен, что Морская Дама отнюдь не намерена отпустить его восвояси, раз уж ей удалось им завладеть. Здесь шла борьба стихий, а они вели дело так, словно это всего лишь частный случай. Ему становилось все очевиднее, что миссис Бантинг совершенно упускает из виду стихийное начало в Морской Даме, рассматривая эту историю исключительно как обычное проявление непостоянства, заурядную демонстрацию той ветрености, которая, пусть скрытая, но неискоренимая, живет в душе каждого мужчины, и что, по ее убеждению, ему достаточно будет нескольких тактичных упреков и легкого нажима, чтобы восстановить прежнюю гармонию.

Что же до Чаттериса… Мелвил покачал головой, отказываясь от предложенного ему сыра, и что-то рассеянно ответил миссис Бантинг.

III

– Она хочет поговорить с вами, – сказала миссис Бантинг, и Мелвил не без некоторого трепета поднялся наверх, на просторную

лестничную площадку со стоявшими там стульями, чтобы избавить Эделин от необходимости спускаться вниз. Она вышла к нему в черно-фиолетовом платье с богатой отделкой, причесанная просто, но аккуратно. Лицо ее было бледно, покрасневшие глаза свидетельствовали о недавних слезах, но держалась она с каким-то внутренним достоинством, в отличие от ее обычной нарочитой манеры совершенно бессознательным.

Она вяло протянула ему руку и заговорила измученным голосом:

– Вы знаете… все?

– Ну, во всяком случае, в общих чертах.

– Почему он это со мной сделал? Мелвил не ответил, но всем своим видом выразил глубокое сочувствие.

– Мне кажется, – сказала она, – что это не простая бесчувственность.

– Безусловно, – подтвердил Мелвил.

– Это какая-то загадочная фантазия, которой я не могу понять. Я думала… хотя бы его политическая карьера… могла бы заставить его…

Она покачала головой и некоторое время пристально смотрела на папоротник в горшке.

– Он писал вам? – спросил Мелвил.

– Три раза, – ответила она, поднимая глаза.

Мелвил не решился спросить о содержании этой переписки, но она избавила его от такой необходимости.

– Мне пришлось спросить его, – сказала она. – Он все от меня скрыл и не хотел говорить, мне пришлось его заставить.

– Не хотел говорить? – переспросил Мел-вил. – О чем говорить?

– Что он чувствует к ней и что он чувствует ко мне.

– Но разве он…

– Кое-что он прояснил. Но все равно, даже сейчас… Нет, не понимаю.

Она медленно повернулась к Мелвилу и, не спуская глаз с его лица, заговорила:

– Знаете, мистер Мелвил, это было для меня страшным потрясением. Вероятно, до сих пор я его просто не знала как следует. Вероятно, я… я его идеализировала. Я думала, что он любит… хотя бы нашу работу. Он действительно любил нашу работу. Он в нее верил. Я убеждена, что он в нее верил.

– Он и сейчас верит, – сказал Мелвил.

– А потом… Но как он мог?

– Он… он человек с довольно сильным воображением.

– Или со слабой волей?

– Сравнительно – да.

– Все это так странно, – вздохнула она. – Так непоследовательно. Словно ребенок, который тянется к новой игрушке. Знаете, мистер Мелвил, – она заколебалась, – из-за всего этого я почувствовала себя старой. Намного старше и намного умнее его. Я ничего не могу поделать. Боюсь, что всякой женщине… доводится когда-нибудь это почувствовать.

Она глубоко задумалась.

– Всякой женщине… «Ребенок мужеского пола» – теперь я понимаю, что хотела этим сказать Сара Гранд!

Она слабо улыбнулась.

– Мне все кажется, что он просто непослушный ребенок. А я… я преклонялась перед ним! – сказала она дрогнувшим голосом.

Мой троюродный брат кашлянул, отвернулся и стал смотреть в окно. Ему пришло в голову, что он, оказывается, еще менее пригоден для таких разговоров, чем считал до сих пор.

– Если бы я думала, что она может сделать его счастливым… – сказала она через некоторое время, и, хотя фраза осталась неоконченной, было ясно, что за этим последовали бы слова, полные великодушия и самопожертвования.