Морская дорога

Элфинстоун Маргарет

— Гудрид, ты наша гостья. Мы разделили с тобой всё, что у нас есть, и ты знаешь, мы сделали это, хотя сами еле сводим концы с концами. Могли ли мы сделать ещё что-то? Возможно, тебе под силу спасти всех нас. Я не понимаю, как ты можешь отказываться.

Некоторое время она молчит, заламывая сплетённые пальцы.

— Ты прав, — говорит она, наконец. — Я не могу отказаться.

Я почувствовала её силу, прежде чем услышала её пение, но как только она запела, я ощутила эту силу каждой косточкой. Ноты звучат внутри круга, образованного нами, и вот, я вижу перед глазами тайные образы — древо изобилия, вырастающее из сухих ветвей. Я вижу вслед за зимой цветущую весну, голод и болезнь уходят в вечную тьму. Я вижу, как наше поселение растёт и процветает, пока последнее поколение не канет в тумане веков. И я вижу молодую женщину, она покидает нашу Зелёную страну и пускается в ужасное путешествие

за пределы мира смертных. Я вижу корабль, идущий на восток, он достигает берега Исландии на закате, а женщина, уже не столь молодая, стоит у руля. И её сила настолько больше моей, что мне понятно — я прошла свой длинный путь лишь для того, чтобы проложить дорогу ей.

Глава шестая

Двенадцатое июля

Я ненавидела Торбьёрг. Она запятнала моё имя, использовала меня, и впоследствии это бросило тень на всю мою жизнь. Вспомни, я была молода, и понятия не имела, насколько это всё серьёзно. Я считала её старой дурой и ненавидела за то, что она притворялась той, кем была моя приемная мать. Не забывай, я только что потеряла Халльдис. Никто об этом не вспоминал. Отец со мной не разговаривал, и никто в Херьёльфснесе не знал ни Халльдис, ни Орма. Смерть в Гренландии — в сущности, пустяк, из-за которого нет причин поднимать суету. Иногда я думаю, а пережила ли вообще то путешествие и гибель людей. Понимаешь, это моя вина. Халльдис отправилась с нами потому, что любила меня, а Орм — потому что любил её. Со мной опасно находиться людям, которые меня любят.

Теперь я знаю, меня околдовали. Это очень серьёзное слово, я вижу, как ты вздрогнул. Не бойся меня, Агнар. Теперь уже нечего бояться. Карлсефни разрушил эти чары более сорока лет назад, и я продолжаю славить Господа за это. Каждый день я благодарю Бога за Карлсефни. Он вывел меня из ада, но я забегаю вперёд в своём рассказе. На чём я остановилась? Ах да, та ведьма в Херьёльфснесе. Я ненавидела её Агнар, ненавидела её.

Прости, что ты сказал? Я задремала? Прошу прощения. Да, всю зиму она преследовала меня. Так мне казалось. На самом деле она жила на дальней от дома Херьёльфа окраине поселения. Но после того как сработала её магия, она стала приходить повидать меня. Тогда я не понимала, что она со мной сделала. Она никогда об этом не упоминала. Возможно, она злорадствовала; я же просто считала её досадной помехой. Нет, не совсем так, — я презирала её и показывала это открыто, насколько мне хватало смелости. Тогда для меня было сложное время, Агнар. Я была молода, почти ещё ребёнок, и испытала сильное потрясение во время нашего жестокого путешествия. Я хотела быть обычной, как все, но это оказалось невозможным. В Херьёльфснесе были и другие девушки, мои ровесницы. Я изо всех сил старалась походить на них. Я научилась украдкой поглядывать на мужчин и хихикать, обсуждая их. Обычно мы сидели в хлеву, там было немного теплее. Девушка по имени Ингрид была у них кем-то вроде вожака. Она забиралась на спину быка, который стоял запертый в хлеву среди коров — полагаю, Ингрид нравилось дразнить его. Бык, зажатый в тесном хлеву, не мог двигаться, животные тоже страдали от голода. Если бы скотину не разместили так плотно друг к другу, животные не смогли бы стоять от голода. Когда Ингрид забиралась быку на спину, он закатывал глаза и фыркал, но не мог пошевелиться. Остальные девушки обычно сидели на деревянных перегородках в темноте. Я всё ещё могу вспомнить запах того места. К весне на полу накопился такой толстый слой навоза, что мы едва не задевали головами крышу. Это единственное место, где было тепло, а ещё туда не заходили взрослые и мужчины. Каждый раз, когда я вдыхаю запах зимнего хлева, то мысленно возвращаюсь в то время.

Мы болтали о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Конечно же, я всё знала об этом от Халльдис. Но она объясняла мне суть дела, я ни разу не видела, чтобы Халльдис хихикала. Не знаю, забавляло ли это её в молодости? Именно тогда, в том хлеву, у меня и была единственная возможность шутить о соитии. Если задуматься, получается очень странно: мы постоянно голодали, мёрзли, сидели в темноте и грязи, но всё же каждая из нас испытывала тайное волнение. Разговоры были куда более волнующими, чем сам предмет, как выяснилось позже. Мы словно ждали, чтобы кто-то спас нас. Но совсем не так, как ты можешь подумать: такому мужчине как ты, может показаться, что из жизни, которую я описываю, нас действительно надо было спасать. Но те девушки в Гренландии не знали ничего иного и не ждали от жизни большего. Зима как зима. Нет, я говорю о другом

спасении: мы надеялись, что брак с каким-нибудь глупым юнцом спасёт нас от самих себя. Единственный, к кому я что-то чувствовала, это Бьярни Херьёльфсон, но он уже был женат, и я уверена, что Бьярни даже не смотрел на меня. Но, в отличие от тех девушек, я была уже не так невинна. Некоторые были более опытны в любовных отношениях, чем я, но никого из них не отягощало бремя вины, как меня. Верила ли я на самом деле, что какой-то мужчина может спасти меня? Я была почти уверена, что меня околдовали.

Торбьёрг искала меня. Она не приходила в течение нескольких недель, пока шёл густой снег, и я старалась забыть о ней. Но как только после снегопада люди протоптали тропинку, я увидела, как она спускается с холма. Закутанная в старую накидку, она казалась мне огромным чёрным вороном на белом снегу. Моим единственным спасением был хлев, но в тот день впервые за долгие недели засияло солнце, и стих ветер. Я пропахла вонью дома и хлева, и хотела, чтобы свежий воздух прогнал это зловоние. На улице можно было передвигаться лишь по тропинке, что протоптали люди. Итак, она поймала меня там, я напустила на себя мрачный вид, чтобы как-то защититься. Я не желала с ней разговаривать, говорила лишь она. Будь рядом со мной Халльдис, она сразу бы отвадила старую ведьму. Но я гостья в доме Херьёльфа, а он побаивался ведьму, потому что люди голодали, а она обладала властью. Мне пришлось стоять и слушать её, чувствуя себя мухой в паутине.

Той ночью мне приснился сон — она налетела и поглотила меня, а затем я стала ей, полы моего старого плаща захлопали в снежной ночи.

Остальные тоже кое о чём догадывались. Меня настораживало, что Херьёльф стал относиться ко мне с неким уважением. Я не хотела быть белой вороной. В один из последних вечеров, когда мы сидели в хлеву, Ингрид попросила меня предсказать судьбу.

— Ты просишь меня? — спросила я. — Но я не могу, не умею.

— О, да, конечно же, можешь, — ответила она. — Все видели, как ты пела для Торбьёрг. Ты же ведьма, Гудрид. И не притворяйся, что это не так. Она же ведьма?

Да поможет мне Бог, потому что все они совершенно серьёзно сказали "да".

Наконец начал таять снег, ночью я лежала в постели и слушала журчание талой воды. Отцу не терпелось добраться до поселения Эрика, и, хотя, Херьёльф был с нами обходителен, он тоже ждал, чтобы мы поскорее отплыли. Голодная зима подразумевала голодную весну, и Херьёльф сделал ставку на раннюю охотничью экспедицию. Каждый день и отец и Херьёльф оба выходили проверять лёд, и, хотя они ничего не говорили друг другу, я хорошо понимала, о чём они думали. Я испытывала такую же тревогу, как и отец, желая побыстрее отплыть. Однажды, когда небо прояснилось и стало бледно-голубым, северный ветер превратился в лёгкий бриз, я решилась потолковать с отцом. Я рассказал ему о ведьме, о своём сне и о бремени вины, которое тяготило меня.

— Я хочу избавиться от этого бремени, — сказала я ему. — Я хочу быть как все.

Отец задумался.

— Ты красивая девушка, Гудрид, — сказал он.

Первый раз в жизни он упомянул мою внешность, но, к сожалению, слишком поздно, чтобы впечатлить меня.

— Пора тебе замуж. Брак положит конец всем этим глупостям. Мы подберём тебе хорошего мужа.

Я встала перед ним, преградив путь.

— Ничего не выйдет, — сказала я ему, — если люди будут считать меня ведьмой. Ты не должен допустить, чтобы эти слухи попали вместе с нами в Эриксфьорд.

— Если хочешь избавиться от этого, просто выкинь из головы.

— Этого мало. Послушай, отец, мы же христиане?

Он задумался.

— Не уверен, что стоит мозолить Эрику глаза нашей новой верой. Поживём-увидим, как всё сложится.

— Нет же, послушай. Если мы ясно дадим понять семейству Эрика, что мы христиане, то им даже не придёт в голову, что я имею хоть какое-то отношение к колдовству. Мужчинам нравятся жёны-христианки, ты сам видел это в Исландии. Христианство делает женщин верными и послушными. Тебе не нужно говорить Эрику Рыжему, что ты — враг Тору. Просто скажи, что ты, как добрый христианин, не одобряешь колдовство в Херьёльфснесе, как и все в твоей семье.

— Ты считаешь, это поможет?

— Мне так будет спокойнее.

— И ты выбросишь мысли о колдовстве из головы?

— Да.

— И если я найду тебе достойного мужа в Эриксфьорде, ты будешь довольна?

— Конечно же, да.

— Очень хорошо, но ты должна довериться мне в этом вопросе.

— Но ты скажешь им, что мы — христиане?

— Да, я так и сделаю.

Этот разговор с отцом оказался самым приятным из всех, и действительно, стал поворотным моментом в наших взаимоотношениях. Всю зиму мы провели среди чужих людей, возможно, это тоже сыграло определённую роль.