Морская сила(Гангутское сражение)

Фирсов Иван Иванович

— Отправь к устью толкового капитана на яхте, пускай турецких гостей проводит к Азову.

Оказалось, турецкие суда привел грек, капитан Стоматия, привез разные товары, пряности торговать. С Апраксиным греческий капитан откровенничал:

— Нам торговать с вашим краем выгодно, мы все­гда рады. Только хан крымский противится, подбива­ет Муртозу-пашу в Керчи не пускать нас с товарами.

— Торг должен к выгоде вам быть и нашим куп­цам, — выслушав грека, ответил Апраксин, — любо, ежели обе стороны выгодой располагают. — А сам размышлял: «Сей миг невозможно упускать. Через торговлю мир с турками

укрепим. Наши гости купе­ческие выгоду обретут, державе на пользу».

Не отлагая Федор Матвеевич снарядил два кораб­ля с товарами. Командира «Благого начала» капитана Лоби наставлял:

— Ты первый наш человек к туркам идешь. В Керчи не скупись на подарки, одаривай Муртозу-пашу. Просись идти в Константинополь, надобно нам через проливы в теплые моря подаваться, торговлю обустраивать…

«Благое начало» с первым попутным ветром под­няло паруса, а галера с Апраксиным, лавируя между отмелями, ушла к Таганрогу. Там день и ночь нара­щивали крепостные стены, рубили срубы из бревен, опускали на дно, заполняли камнями, сооружали за­щитный мол для гавани…

Вернувшись через месяц в Азов, Федор Матвее­вич разбирал почту. Первое же известие ошеломило. Скоропостижно скончался в Воронеже верный това­рищ по адмиралтейским делам Игнатьев. Получил первую весточку от царя из Архангельского. Сокру­шался царь, что не все суда в Воронеже спущены со стапелей, обещал прислать матросов, передавал по­клон дяде.

«Отписать бы надобно, печется Петр Алексеевич о делах».

Поначалу отписал о Таганроге: «Доношу тебе, государь, в Троицкой милостью Божиею и дела по воле твоей строятся». Теперь и о своих печалях можно: «Болезнь дяди прибавила хлопот излишних. И о себе, государь, доношу, товарищ мой Петр Игнатьев волею Божиею скончался и что ныне на Воронеже делается, Бог весть».

Апраксин прислушался: в соседней комнате стук­нул костыль, дядя пытался встать. Крикнул Козьму:

— Пойди к воеводе, подмоги в чем надо.

Распечатав следующий конверт, содрогнулся. Брат Андрей сообщал о кончине Пелагеюшки. Все случилось враз, писал брат, сначала пошла кровь гор­лом, потом схватило кишки. Ездили за лекарем на Кукуй, тот приехал, развел руками: внутренности, мол, прорвало напрочь, лекарства не помогут. Похо­ронили ее честь-честью.

Не дочитав, опустил руки, зарыдал… Потом писал сквозь слезы ответ… Перечитал написанное, присы­пал песком. Завтра почта повезет письмо в далекую Москву, потом на Двину. Где-то там в Ингрии стар­ший брат службу правит. Спохватился: «Надобно в церковь пойти завтра, панихиду отслужить по Пелагеюшке…»

Воронеж накануне Покрова встретил Апраксина дождем с мокрым снегом. Под ногами хлюпало, ступ­ни вязли в стылой жиже. В адмиралтейской избе сре­ди груды бумаг он сразу отличил по упаковке и боль­шой сургучной печати пакет от царя. Письмо пришло из Нюхчи. Царь описывал плавание от Архангельско­го до Соловков, приход в Нюхчу, высадку.

Рука вдруг вздрогнула, опустилась. Апраксин пе­ревел взгляд на слюдяное оконце, тоскливо вздохнул.

Петр сообщал о смерти Памбурга: «Господин Пам-бург на пристани Нюхчи от генерала Ламберта зако­лот до смерти, которой он сам был виною, о чем, чаю, вам не безызвестно».

Апраксин грустно усмехнулся: «Ты первым повес­тил меня,

Петр Лексеич, в этот раз не угадал. — Шмыгнул носом. — Вот так-то добрые знакомцы ни за што ни про што живота лишаются».

Федор Матвеевич снова вздохнул, перекрестился. В дверях появился Козьма с охапкой дров, и Апракси­ну пришла мысль разделить с кем-нибудь свою уны­лость.

— Ты сбегай-ка к Федосею, покличь борзо его да крикни прислугу, собери на стол.

После отъезда Крюйса он стал чаще общаться с ко­рабельными мастерами. Как-никак, а добрую дюжину лет близко знакомы по общему ремеслу, с которым по­неволе они спознались по царской пылкой привержен­ности к нему, а мало-помалу и сами заразились страс­тью к корабельному делу. Из преображенцев Петр боль­ше всех почитал Скляева за мастерство и искусство строения судов, смекалку и умение орудовать на стапе­лях. Федору Апраксину же были созвучны многие свой­ства его характера: трудолюбие и бессребренничество, скромность, бесхитростность и добропорядочность.

В Воронеже Скляев обосновался с семьей, с женой и младенцем, жил он через три дома от адмиралтейца. А иногда, по праздникам, тот гостил у него и немного завидовал семейному уюту корабельного мастера.

Скляев ждать себя не заставил, спустя четверть часа отряхивал в сенях дождевые капли. Узнав о смерти Памбурга, откровенно огорчился:

— Добрый моряк был, а умер по-дурацки.

За столом первой чаркой помянули голландского капитана, а потом выпили за упокой Петра Игнатье­ва. Вспоминали об их добрых делах. Скляев загово­рил о Памбурге:

— Помнится, когда он появился, «Крепость» на воде достраивали. Многое он подсказывал, переделы­вал по-своему, но с пользой.

— Матросом он службу-то начинал. Корабли от киля до клотика прошнырял, — согласился Апрак­син. — По морям далеким хаживал, по окиянам. Дедевонный адмиралом был, так он от его покровительст­ва отказался. Своим горбом чины добывал.

Собеседники выпили еще по чарке. Скляев видел неустроенность жизни адмиралтейца, знал о его не­давнем горе и потому старался хоть как-то утешить старшего товарища.

— Всякому свое на этом свете предписано, Федор Матвеевич, Бог нам всем срок определил. Бона, возь­ми твоего подручного, Петра Матвеевича покойного, царство ему небесное. — Оба вздохнули, перекрести­лись. — Добрый служака был, взыскивал, но не воро­вал, жил по совести. К людишкам ласков был, особли­во к болезным. С Кикиным или с тем же Данилычем не сравнишь. Те себе на уме. Для них простолюдин ничто. Было бы свое благополучие. — Голубые глаза мастера подернулись грустной поволокой. — А вишь, вон Господь-то к себе добрых людей прибирает до сро­ка, ему бы еще жить да жить…

Не чокаясь, помянули Игнатьева, и Скляев пере­вел разговор:

— Как-то там на Ладоге нынче государю прихо­дится?

— Господь ему в помощь, одолеет супостата…

На следующий день почта принесла долгожданную весть из Шлиссельбурга: «Объявляю вашей милости,что, помощию победивца Бога, крепость сия по жесто­ком и чрезвычайно трудном и кровавом приступе (ко­торый начался в 4-м часу пополуночи, а кончился в 4-х часах пополудни) задался на окорд, по котором комен­дант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен.