Морские были

Северов Петр Федорович

И не знали они в те минуты, что из-за ближних скал, из-за осыпей, из-за каждого выступа камней, вздыбленных над океаном, сотни глаз настороженно и пристально следили за отрядом, и сотни стрел готовы были сорваться в любую секунду с натянутых тетив.

Суровый океан, отвесные скалы берега, вставшие сплошной стеной, дикие воины на скалах, - все, казалось, было против горстки русских храбрецов. Но когда первая стрела пронзительно и тонко пропела над ярко горевшим костром, эти люди, к удивлению северных воинов, не разбежались. Нет, по слову команды все они,

даже те, что были вынесены из лодок на руках, теперь поднялись как один и взяли оружие.

Грянули выстрелы.

Воины этой суровой земли были отважны в бою. Лишь в первые минуты их испугал или только озадачил еще никогда не виданный гремящий огонь. Рассеявшаяся толпа вскоре опять соткнулась. Снова засвистели стрелы. Глухо вскрикнул и покачнулся Федот Попов. Кто-то из казаков подхватил его на руки и вынес из боя.

Не страх, а ярость охватила соединенные отряды Семейки, Анкудинова, Попова. Как видно, страшны были в гневе эти бородатые, оборванные, вооруженные длинными пищалями воины. Они рассеяли дикую толпу и взяли несколько пленных.

К изумлению пленников, горестно ждавших своей судьбы, старший начальник бородатых не отдал распоряжения о казни. Нет, он подошел к ним, подержал за руку каждого, а потом пригласил к огню, сел с ними рядом, закурил сам, и им, побежденным, предложил табак.

Быть может, самый свирепый приговор не удивил бы пленников сильнее, чем неожиданная милость начальника, который сказал, что отпустит всех их на свободу.

Решение Семейки удивило не только плененных воинов, принадлежавших к племени анаулов. Сдержанно, недружелюбно заговорили в отдалении казаки. Сумрачный Анкудинов сказал:

– За нашего Федотку разве миловать врага? Ты сам говорил, Семейка: десять стрел - на одну их стрелу!

Но Семейка ответил спокойно и рассудительно:

– Мы не врагов пришли наживать, а друзей. Я меж вами - государственный человек, и, значит, я это дело решаю.

В отряде Семейки был переводчик, казак, знавший язык юкагирских племен. От него впервые услышали анаулы о далеком и славном городе - Москве, стольном городе великого государства, имя которому Русь. И узнали они еще, что не для разбоя и грабежа прибыли сюда первые посланцы Руси, а для того, чтобы навсегда утвердить эту землю за Русью и охранить от любых чужеземных набегов ее племена.

Анаулы ушли в тундру, а Семейка долго смотрел им вслед, улыбаясь какой-то своей затаенной и радостной думе.

Обернувшись к Анкудинову, он сказал:

– Вот эти десять, отпущенные на волю, сделают больше, чем сотня ружей. Кто знает, может быть, в трудный час и нам с тобой они руку подадут.

– Твой суд - твой и государю ответ, - недовольно молвил Анкудинов.
– А только с таким судьей в поход я больше не иду. Перехожу на коч к Попову.

– Разлука ненадолго, - улыбнулся Семейка.
– Встретимся на реке Анадырь.

Однако Семейка ошибся. В последний раз видел он и Анкудинова, и раненого Федота Попова.

Грозный океан, притихший лишь на короткое время, снова разыгрался, грянул шторм и теперь

разлучил их навсегда.

Долгие дни и ночи несло по океану маленький обветшалый коч Семейки. Далеко на западе то появлялись, то снова исчезали смутные очертания берега. И когда они утонули в волнах в последний раз, кормщик оставил руль, закрыл руками лицо и лег на дно лодки.

Семейка еще нашел в себе силы перебраться на корму. Полз он по скрюченным закоченевшим телам, падал, захлестнутый ледяной пеной, тормошил, поднимал на ноги, ласковым словом и угрозой заставлял измученных людей снова взяться за черпаки.

Уже миновал сентябрь - страшный месяц похода, но по-прежнему не стихал океан. Люди в отряде Семейки умирали от голода и жажды.

Может быть, и Семейка не раз прощался с жизнью, но никому он ни слова не сказал о том, что и сам не верит в спасение. Удивительная воля его еще объединяла обессилевших людей.

В глухую темень, когда не видно было даже протянутой руки, Семейка первый услышал грохот прибоя. Словно осыпались где-то далеко груды камня, и все явственней становился этот каменный гром.

Южнее Анадыря, недалеко от корякской земли, крутой гребень подхватил полуразбитый коч и бросил его на скалы...

Десять недель по скалам, по болотным топям, через бескрайнюю заснеженную пустыню пробирался малочисленный отряд Семейки к Анадырю. Страшен был этот путь полураздетых и голодных людей.

Только двадцать пять человек осталось от всей экспедиции, но Семейка знал, что многим и из этих счастливцев никогда не увидеть родных мест.

Еще тринадцать человек погибло в пути, когда отряд разделился для поисков анаульских кочевий.

У реки Анадырь, в декабрьскую стужу, от которой со звоном трескается земля и реки тундры промерзают насквозь, в жестокий холод и пургу оставшиеся двенадцать человек собрали плавной лес и построили себе жилище.

И когда в жилье загорелась трескучая лучина, Семейка достал хранимую на груди у сердца связку своих бесценных бумаг и принялся писать челобитную в далекую Москву. Он сообщал о походе отряда, о том, что уже обойден грозный "Большой Каменный нос" и открыта река Анадырь, о которой рассказывала легенда.

Жила в сердце казака надежда, что если погибнут они все до одного, этот клочок бумаги с помощью неведомых друзей, быть может, дойдет по указанному на нем адресу.

Двадцать лет провел казак Семейка в непрерывных походах, открывая новые земли, реки, горные хребты, неизвестные племена...

В 1662 году в ночлежный дом в Якутске попросился как-то скромный служилый человек.

Хозяин ночлежки удивился: этот вновь прибывший исполосованный шрамами оборванец вел себя необычно. Он не спросил ни горькой; ни еды, - молча взял ушат, прошел к колодцу и долго отмывал дорожную грязь. Потом уселся за стол и стал раскладывать какие-то бумаги. Постепенно перед ним оказался целый ворох исписанной пожелтевшей бумажной рвани. Человек внимательно читал, что-то записывал и бережно разглаживал листки на ладони так, словно хотел их согреть.