Морские были
Шрифт:
Однажды за таким "чтением" его застал тюремный начальник.
– Оставьте свои забавы, капитан, - это ведет к помешательству, - молвил он строго.
– Сейчас я вам покажу кое-что более интересное...
Четыре японца внесли в коридор какой-то громоздкий предмет и поставили на пол. Головнин присмотрелся и бросился к решетке. Да, он не ошибся. Это был его сундук, оставленный на "Диане". Значит, корабль или захвачен японцами или разбился на скалах? Более страшной вести для капитана и быть не могло.
Он медленно отступил от решетчатой
– Что? Узнаете, капитан?..
Головнин скрипнул зубами:
– Узнал... Вы - мастера пыток... В этом вам нельзя отказать.
Вскоре после этого старший тюремный чиновник объявил:
– Собираться в дорогу! Пленных приказано отправить в Мацмай.
И снова прочные петли легли на плечи и обвили грудь. За каждым пленником снова встали по два караульных. Город Хакодате, с его бесчисленными лавчонками, с игрушечными домиками, с толпами зевак на узких изогнутых улицах, с рыбачьими кораблями на близком рейде через два часа скрыла безлесная кремнистая гора...
В Мацмае мало что изменилось в условиях жизни моряков. Японский начальник в Мацмае оказался чином выше прежнего, хакодатского; замок его был богаче, прислуга многочисленней. Но веревочные петли на теле пленников остались все те же. Так же, как в Хакодате, пленников поместили в отдельную, специально для них построенную тюрьму. И даже вопросы, которые задавал им начальник, были не новые: большой ли Петербург, сколько в нем военных казарм, сколько в каждой казарме окон...
Через некоторое время старший помощник губернатора выехал со всеми материалами следствия в столицу для окончательного решения вопроса о пленных.
Наступила и прошла зима, близилась уже весна, а в положении пленных ничего не менялось, только кормить их стали еще хуже.
Иногда, по просьбе капитана, Алексей спрашивал караульных солдат о новостях. Ответ был всегда один и тот же:
– Плохие дела ваши, очень плохие! Если бы они были хорошие, столица ответила бы уже давно.
– Остается единственное, - говорил капитан Хлебникову, - бежать. Следовало попытать счастья еще в Хакодате. Но бежать мы сможем и отсюда, берег не так-то далек. С весной восточные ветры пригоняют сюда туманы. Дождемся такого ветра - и в путь. Я не вижу другого выхода...
– Я согласен, Василий Михайлович, хотя бы этой ночью, - откликался Хлебников без колебаний.
– Однако следует со всеми нашими условиться. Матросы Макаров и Шкаев прямо настаивают - мол, скорее! А вот Васильев и Симанов почему-то молчат... Одно отвечают: "Как господин Мур скажет"... Почему это Мур и с какого времени стал для них старшим? И еще не знаю, как быть с Алексеем. Разве открыть ему, что начинаем готовиться? А вдруг донесет?..
– Сначала мы договоримся между собою,- решил Головнин.
– Алексею можем сказать в самые последние минуты. С Муром я сам поговорю.
Он встретился с мичманом при первой же прогулке в коридоре. Медленно шагая
– Вы согласны, мичман, бежать?
Мур вытянул шею и удивленно обернулся к Головнину.
– Изволите шутить, Василий Михайлович? Куда бежать? На верную гибель?
– Бежать к морю. Мы захватим рыбачье судно и, пользуясь туманом, уйдем к Татарскому берегу или в самый Охотск. Гибель, конечно, возможна, однако возможен счастливый исход...
Мур не ответил. Продолжая шагать рядом, он тихонько насвистывал какой-то мотив. Повидимому, он думал. Головнин терпеливо ждал. Резко остановившись, вскинув свое нежное лицо, мичман проговорил насмешливо и как бы поучая:
– Хорошо для романа приключений... Оставьте эти наивные мечтания, капитан.
– С какого времени, мичман, вы стали позволять себе этот тон?..
Мур усмехнулся, показав белые ровные зубы.
– Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, - кстати, по вашей вине, - в плену, вы перестали быть капитаном?
– Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой...
– Я тоже очень сожалею о том часе!
– воскликнул Мур.
– Если бы я только мог подумать... Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдет. Это во-первых...
– Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан... Это - русские моряки.
Мичман капризно поморщился.
– Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.
– И на этом основании, - глухо спросил Головнин, - вы больше не считаете себя... офицером русского флота?
Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашел.
– Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой...
На этом и окончился их разговор.
Молодой японец по имени Теске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель - сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Теске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.
Повидимому, что-то многозначительное Теске решил сказать и пленным. По-русски он говорил еще неважно, однако объясниться ему помог Алексей.
Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Изгнав в 1806 году японских браконьеров из бухты Анива, этот лихой человек задержал наиболее задористых и важных из них и доставил их в Петропавловск. В следующем году на пути к Итурупу он высадил задержанных на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.