Морской дьявол

Дроздов Иван Владимирович

— Не знаю. Такие номера снимают богатые иностранцы: короли, президенты…

— Но ты–то…

— Я тоже иностранец. Везде иностранец. В своей стране — тоже.

— Но как же ты не знаешь, сколько стоит этот номер?

— Я номера не снимаю. У меня штат… юристы, два врача.

— Но зачем же тебе врачи, и непременно два?

— Тимофей! Ты задаешь слишком много вопросов. Это оттого, что ты меня не знаешь. Сколько работали вместе, а до сих пор не знаешь. Для вас, русских, это характерно: ничего не знать. Я не люблю думать о том, что не нужно для моих расчетов, но о вас, русских, иногда думаю. Вы — лопухи! Вы заняты чем угодно, но только не делом. Другие народы тоже лопухи, но уж какие лопухи вы, русские, — это трудно уложить в голове. Моя тетя Соня говорила: русского

человека не принимай в расчет, он хотя на тебя и смотрит, но он тебя не видит. Ты можешь вертеть любой фокус, можешь снять с него шапку, перчатки, а потом и штаны — он не увидит. Он даже не заметит, что идет по улице без штанов. Он только не любит, если ты на него долго и пристально смотришь; тогда ему кажется, что ты пытаешься заглянуть ему в душу. Вот этого, чтобы смотрел в душу, русский не любит. А все остальное делай — он ничего не увидит и не поймет. Вот и ты: смотрел на меня много лет, что–то там говорил, а понять не мог, что за человек этот Кранах Пап. Скажи тебе, что я буду жить в таком номере и у меня будет штат — ты бы поверил?..

— Нет, в это я бы не поверил. Но какой же у тебя штат, если ты отстранен от должности?

— Я?.. Отстранен?.. Кранах отстранен? А это сделать разве можно? Кранах разве один?.. Да он — цепь! Огромная стальная цепь. Она, как ремень, опутала весь мир и сжимает его все крепче. Кранах — звено в этой цепи. Большое, толстое, как десять пудов. А теперь скажи: можно ли разорвать эту цепь? Можно ли вынуть из нее звено, большое, как десять пудов? Или, может быть, ты скажешь, что есть силы, способные это сделать?

— Есть, — неожиданно спокойно заявил Курицын. — Такие силы есть, и скоро вы их увидите.

Кранах остановился посреди комнаты и устремил на Тимофея выпуклые, отливавшие на солнце кирпично–красноватым цветом глаза. Курицын сделал вид, что не замечает его смущения, спокойно, прежним начальственным тоном проговорил:

— Выкладывай дело. Зачем звал?

Кранах тоже чувствовал себя начальником, и еще каким! Недавно–то он сидел в таких апартаментах! И кругом помощники, референты, секретари. Прирожденный психолог Курицын, к тому же знавший Кранаха до тонкостей, не замечал никаких перемен в поведении Папа; казалось, даже наоборот: тот обрел какую–то стойкую силу и уверенность. Слышал он, что нынешние начальники, — а они все из демократов и нерусских, — попадая в должность, тотчас и садились кто на газовую трубу, кто на нефтяную, а другим перепадали гигантские магазины, супермаркеты, и через год–два становились богатыми людьми, и сверхбогатыми. Они качали доллары в зарубежные банки, приобретали виллы на побережье теплых морей. Пишут же в газетах, что ежегодно уходят за рубеж двадцать пять миллиардов долларов — больше годового бюджета страны. Кранах–то, пять лет справляя высокую должность, наверняка уж «погрел» свои руки. А богатство — это тоже власть. И покрепче той, что дается от государства.

Пап не торопился с ответом. Он вышел в коридор и кому–то махнул рукой. И тотчас в номер, одна за другой, вошли официантки с подносами. Они не торопясь расставляли еду, бутылки, приборы. Вошел господин в черном сюртуке, — важный, сосредоточенный на том, как сервируется стол. За ним кошачьей походкой вкатилась черная, как ворона, круглая и толстая, как сам Пап, дама с юной прелестной девочкой лет пятнадцати. Дама тоже ни на кого не смотрела, ни с кем не здоровалась; она взяла за руку Папа, и они прошли в дальнюю комнату номера и там закрылись. А девочка села на диван рядом с Курицыным. Тимофей ее спросил:

— Тебя как зовут?

— Дарья.

— А ты чего тут делаешь?

Дарья презрительно взглянула на медведеподобного дядю, повела плечиком и ничего не сказала. А Тимофей продолжал:

— На мои вопросы положено отвечать. Я лицо официальное.

Дарья боялась официальных лиц и торопливо заговорила:

— Я… Я… — меня привела мамочка.

— Мамочка? Какая мамочка?

— А вон та, которая пошла с дядей Кранахом.

Тимофей все понял, и сердце его закипело ненавистью к растлителям. Однако решил сдерживать свои страсти, говорил спокойно.

— Сколько же тебе платят?

— За час или за день? Если

прихожу на час–два — мамочка дает пятьсот рублей, а если на день — тысячу.

— А сама мамочка… сколько получает?

— Не знаю, но дядичка Пап мне как–то сказал: «Я тебе плачу пять тысяч долларов за день, а ты меня не любишь».

— Любить это чудовище? А разве есть такие девочки, которые его любят?

— Не знаю.

Дверь внезапно открылась, и из нее, как два шара, выкатились Пап и Мамочка. Глаза Кранаха беспокойно бегали, пухлый и круглый рот то открывался, то закрывался. Тяжелые складки щек были бледными и дрожали. Было видно, что Мамочка чем–то его напугала.

Сказал Тимофею:

— Ты меня подожди, я зайду в соседний номер.

Кранах покатился, Мамочка что–то пошептала Дарье и тоже вышла. Курицын ее нагнал и в ухо зарычал:

— Красавица писаная, карга немытая!..

Карга остановилась. Курицын сунул ей под нос раскрытую красную книжицу — заводское удостоверение, и снова на ухо:

— Дарье плати три тысячи долларов!..

— А… а… — с кем имею честь?

— Ну-у!.. — навис над ней Тимофей. — Три тысячи за день. И столько же за час.

— А я… я…

— Заплатишь меньше — посажу! И получишь десять лет. Ну-у!.. Сифилис моченый!..

И двинул Мамочку плечом, да так, что она чуть не влетела в номер, мимо которого проходили.

Пап еще не возвратился. Курицын снова подсел к Дарье и продолжал:

— Дай мне твой телефон.

Дарья охотно назвала свой телефон. Большой, шумный и будто бы добрый дядя ей понравился. А Тимофей говорил:

— Работу тебе найду, не такую грязную.

— А и эта работа у меня не грязная. Противно только, а так — ничего. Мамочка водит меня к гладиаторам. Это для того, чтобы не опасно было. И чтоб цвет лица у меня не терялся. Другие девочки, они быстро вянут, и свежесть уходит, румянец со щек, а если гладиатор — так и ничего. И не опасно.

— Гладиатор?.. А что это за зверь еще такой?..

— И не зверь вовсе. Это он на вид страшный, а так — ничего. Он только гладит, ласкает… Конечно, противно. Бр–р–р!.. А так — ничего.

Вошел Кранах — красный, возбужденный. Кивнул Дарье:

— Ты иди! Не нужна сегодня.

И когда та уже была у двери, крикнул вдогонку:

— Да ты смотри только. С ребятами не путайся. Я ведь узнаю.

Дарья с силой захлопнула дверь. Этим напутствием она была недовольна.

Кранах пригласил Тимофея к столу и за трапезой заговорил о цели своего приезда. Как всегда, к делу подводил окольными путями:

— Нужны ракеты, твои ракеты. Под них дадут деньги, но есть одно но: ведомство на Смоленской. Там сидят монстры, и с ними нет никакого сладу. Нужен дьявольский ум, медвежья хватка и змеиная хитрость. Ты можешь показать мне человека, который всем этим обладает?

— Могу! Он сидит передо мной: его зовут Кранах Пап.

— Да, Пап младший, потому что есть еще и старший, мой отец Спартак Пап. В семидесятых годах был напечатан роман, и там моего папашу попытались осмеять, но помимо воли писателя получился образ вполне симпатичный. Сейчас он по причине лишнего веса никуда не выходит, но по телефону может договориться обо всем, — он может купить, и может продать самую современную водородную бомбу. Может вам достать танкер или авианесущий крейсер, может сделать новую поп–звезду, а может бездарному кандидату наук схлопотать Нобелевскую премию. Таков мой отец. Мы любим громкие имена. Я знаю одного недоучку, так он — Ломоносов. У нас есть Шекспир, есть Пушкин, и есть все цари на свете — от Птоломея до канцлера Германии Бисмарка. Расчет прост: на дурака. В создании машин есть принцип: на дурака; на случай, если дурак нажмет не тот рычаг. Мой отец тоже говорит: все в жизни надо делать на дурака. Ты говоришь то, что тебе надо говорить, а дурак верит. Ты делаешь то, что тебе надо делать — дурак тоже верит. А их, дураков, много. Отец говорит: в России ты встретишь тысячу человек, и все они дураки. Даже великий певец, или поэт, или трижды лауреат — они тоже дураки. Потому что верят. Смотрят тебе в рот и — верят. Да, такова Россия. Исключений здесь нет. Разве, что вот ты. Ты умный, и с тобой легко иметь дело. Вот сейчас нужны ракеты.