Морской скорпион
Шрифт:
— Весельчаки плохо кончают, — сказал я.
— А спортсмены?
— Рано или поздно они перестают быть спортсменами.
— А потом что?
— А потом они толстеют и делаются весельчаками.
— Ну, это не так уж плохо, — сказала она непоследовательно.
— Конечно, — сказал я.
— Он не хочет от нас уходить. — сказала она, глядя на апельсин, который все еще маячил возле лодки.
Она стояла посреди лодки, тонкая и стройная, как мачта, и расчесывала волосы, тягуче выволакивая гребенкой горячее летнее солнце. Она славно загорела за этот месяц и очень гордилась своим загаром.
Лодку
Мы улеглись на корму, чтобы с толком загорать. Было жарко, но вентилятор моря работал исправно, и жары не чувствовалось.
Когда лежишь в лодке с закрытыми глазами, и тебя слегка покачивает, и ты ощущаешь равномерное движение воздуха со стороны моря, кажется, что чувствуешь всем телом движение земного шара. Он порой проваливается в воздушные ямы, но снова выравнивает ход. Могучее вечное движение.
Я прикрыл лицо ее волосами, чтобы солнце меньше припекало. Волосы были тяжелыми и теплыми. Есть волосы вялые, как мускулы больного. Эти были упругими, в них чувствовался нетронутый запас молодости. В них был аромат растений, разомлевших от жары. Такой запах бывает, если летним днем зарыться в кусты. Было приятно ощущать его. Он не давал думать о другом, да и не хотелось ни о чем думать.
Внезапно низкий, клокочущий гром прокатился над водой и погас, как головешка, сунутая в воду. Реактивный самолет перешел звуковой порог.
— Как ты думаешь, будет война? — спросила она, не подымая головы.
Я уже давно решил для себя, как отвечать на этот вопрос.
— Нет, — сказал я.
— Почему ты так уверен?
— Спорим на тыщу рублей, тогда скажу.
— Но у меня нет таких денег, — сказала она наивно.
— У меня тоже нет.
— Как же ты споришь?
— Я уверен, что я выиграю.
— Ты слишком самоуверен. Это нехорошо.
— Нет, смотри. Если войны не будет, я кладу денежки в карман. А если будет атомная война, кому нужны мои деньги? Чистый выигрыш.
— А ты хитрый.
— А как же, — сказал я, — не будь я хитрым, ты бы не оказалась в этой лодке.
— Это неправда, — рассмеялась она, — я сама.
— То, что ты сама, — тоже хитрость, — сказал я.
— Нет, кроме шуток, — сказала она серьезно, — у нас в институте некоторые говорят, что надо побольше брать от жизни на случай, если это начнется.
Я тоже думал об этом и сказал ей то, что думал.
Жить все равно надо так, как будто ничего не будет. В самом деле, если человек по натуре не рвач, оттого, что он будет брать больше, он не станет счастливей. Наоборот, он потеряет вкус к тому, что он подготовлен брать всей своей жизнью. Но если, допустим, он и будет что-то брать сверх нормы, необходим достаточный промежуток времени между общей катастрофой и собственным концом, чтобы насладиться сознанием, что он брал и теперь умрет, а другие не брали и тоже умирают. Но и этого сомнительного удовольствия, вытекающего из, так сказать, разницы курсов, он не ощутит, потому что не будет такого промежутка между собственным концом и общим.
Качка постепенно усиливалась. Я привстал и заметил, что девушка слегка побледнела. Я решил, что пора возвращаться,
Когда нас выносило на волну, я старался грести сильней, чтобы не отстать от нее, верней, удержаться верхом. Чувствовалось, как волна нас подхватывает и некоторое время несет с собой. А потом, как бы убедившись, что несет чужеродное тело, спокойно и мощно выкатывалась вперед. Казалось, большое, сильное животное прошло под днищем лодки. После этого мы плавно проваливались, и я видел, как девушка судорожно хватается руками за сиденье.
— Ничего, ничего, — говорила она, стараясь улыбаться. Бледность проступала сквозь загар. Темные брови стали черными.
Мне было жалко ее, но единственное, что я мог делать, я делал. Я греб.
Синева моря с нетерпеливыми гребешками, встающими на волнах, оставалась по-прежнему чистой, потому что это был дальний шторм.
Когда мы подымались на гребень волны, перед глазами открывался горизонт. Он шевелился и был холмистым, там проходил край настоящего шторма.
Я греб, не оглядываясь, и приближение берега почувствовал почти внезапно по тяжелым равномерным вздохам прибоя. Я повел лодку вдоль берега, не особенно приближаясь к нему, чтобы нас случайно не выбросило.
Мы проходили мимо военного санатория. В море мало кто купался, но загорающих было полно. Какой-то парень встал и навел на нас фотоаппарат. Девушка пригладила волосы.
Наконец мы подошли к устью речки. Я еще дальше отошел от берега, потому что море здесь мелкое и волны, найдя опору, несутся на берег с удвоенной скоростью. Надо было подумать, как войти в устье.
Дело в том, что наша речка меняет его почти каждую неделю, в зависимости от погоды. То впадает двумя рукавами, образуя островок, потом сама же его смывает. А то возьмет и вывернется в сторону санатория и, сжав себя коридором, выносится в море между берегом и мыском. В таких случаях трудно войти в нее, особенно если море разгулялось.
Так оно и было на этот раз. С разгону войти невозможно, потому что устье почти параллельно берегу. Приходится тормозить и поворачивать лодку. А в это время струя речной воды, противоборствуя волнам и образуя бурун, старается повернуть лодку и снова вытолкнуть ее в море. Тут надо или очень сильно выгребать, или выскакивать из лодки и тащить ее против течения, врезываясь в холодную речную воду. А если замешкаешься, да еще подвернется крепкая волна, хлопот не оберешься.
Обо всем этом я не стал ей говорить, чтобы не было лишней паники. Теперь она выглядела лучше. Близость берега оживила ее, хотя здесь-то и было опасно. Но, конечно, ничего страшного не могло произойти.
Девушка надела сарафан. Я тоже быстро оделся, стараясь все время придерживать весла и табанить.
Предчувствие авантюры веселило меня. Я взял у нее сумочку и, раскачав на руке, выбросил на берег. Она беззвучно шлепнулась на песок. На всякий случай я оглядел берег. Там никого не было. Поодаль, за железной сеткой, отдыхающие беззвучно играли в волейбол. Вес звуки поглощал сырой гул прибоя. Потом я зашвырнул на берег ее босоножки. То же самое проделал со своими башмаками.
— Что случилось? — прокричала она, ничего не понимая.