Морской солдат

Ремезовский Александр

– Окромя них есть и иные бунтари… свои, – пояснил Щепотев. – В Астрахани стрельцы опальные, солдаты гарнизона местного да работные люди бунт учинили. Якобы за правду, за христианскую веру. Немецкое платье не по душе им пришлось, да бритье бород не по нраву. «За старину» встали.

– Иноземцев побили, – добавил кто-то из гвардейцев, – каких людей начальных да воеводу местного казнили.

– Вот государь и послал Шереметева с войсками чинить промысел над мятежниками, – закончил сержант.

Приоткрыв рот, Никита Жарый

только и успевал, что крутить головой из стороны в сторону, с интересом узнавая из уст государевых людей о событиях за пределами Нижегородского уезда.

– Зная тебя, Михайло Иваныч, чай, не просто в те края ты путь держишь, – любопытствовал бывший преображенец. – Туды сколь лошадей сменить надобно, сколь ямских станций миновать.

– То верно, Кузьма, путь-то не близок… – И, наклонившись ближе к старому сослуживцу, Щепотев тихо ответил: – Указ государя имею для фельдмаршала. – И тут же, сменив тему, опять в голос: – Да что мы все про нас? Ты сам-то, Кузьма, как? Откуда в местах сих? После конфузии под Нарвой за тебя я более и не слыхивал.

Кузьма взял чарку медовухи, залпом осушил ее, провел своей огромной пятерней по лицу, громко отрыгнул и сделал довольно продолжительный выдох.

– Спрашиваешь, как я?.. Получив тогда под Нарвой ранения… полку Преображенскому… да что полку, – с досадой махнул рукой, – армии русской… я стал более не надобен… И вот уж четвертый год как у барина Привольского приказчиком значусь. А куды еще податься инвалиду войны?.. А Преображенский наш… порой и поныне мне снится.

– Постой, Кузьма, а до кузнеца-то какое дело у тебя? – вдруг сержант вспомнил про Никиту Жарого и кивнул в его сторону.

Кузьма посмотрел на кузнеца тяжелым взглядом.

– Он… Матвея, сынка барина Привольского, да дружков евоных тутось помял малость, – объяснял Кузьма. – Барин в гневе, распорядился сыскать обидчика да к нему доставить.

Щепотев повернулся к кузнецу и шутливо поинтересовался:

– Никита, ты пошто сынка барского обидел?

– Не трогал я его и дружков евоных тож не трогал, – отрицал кузнец, пожимая плечами. – Всего-то навсего сани опрокинул.

– Сани? – удивленно переспросил сержант.

– Так и есть. Никита умудрился опрокинуть запряженные барские сани. Ими же барича с его людьми-то в сугробе и подмял, – пояснил Кузьма.

Преображенцы посмотрели на кузнеца, от удивления широко округлив глаза.

Никита, не придавая этой теме особого внимания, словно разговор был не о нем, скромно продолжал трапезничать.

– Небось, было за что? – уточнил Щепотев, продолжая удивляться кузнецом.

– Было, – жуя, ответил Никита. – Пущай девок чужих не лапает.

– Никак твоя попалась? – любопытствовал сержант.

– То была невеста моя, – буркнул себе под нос Никита.

– А-а… невеста?.. Похвально! – одобрил сержант. – А дружков его пошто?

– Так уж вышло… – пожал плечами Жарый. –

Но пальцем я никого не трогал.

– Да уж… (И – гвардейцам:) Повезло же вам, братцы, что кузнец вас столом дубовым не подмял. Чай, синяками не отделались бы.

– Да ладно, – застыдился Никита.

Одноглазый Кузьма пристальнее пригляделся к бывшим однополчанам, заметив неладное.

– Братцы, а чего энто у вас? – поинтересовался он, кивая на их лица. – Чего было-то?

Гвардейцы заерзали на месте, подкашливая, и, переглядываясь друг с другом, стали стыдливо воротить свои морды да прятать глаза.

– С кузнецом вашим знакомились, – иронично ответил сержант.

– Энто как? – не совсем понял Кузьма.

– Молча, – пояснил ближайший из гвардейцев, потирая ссадину на переносице.

Кузьма толстым указательным пальцем сперва указал на него, затем поочередно обвел взглядом остальных – у каждого гвардейца были свежие синяки да ссадины, – после чего, не сдержавшись, вдруг разразился диким хохотом. Преображенцы поначалу не поняли, что так развеселило их бывшего однополчанина. Но после, приглядевшись друг к другу, они также рассмеялись. Никита же, глядя на гвардейцев, почувствовал себя неловко.

– Ну что, братцы, делать-то будем… с нашим новоявленным другом? – успокоившись от смеха, спросил Щепотев.

– Привольские в гневе, – пояснил Кузьма, вернувшись в серьезный настрой. – Супротив Никиты они замышляют что-то недоброе, ежели Ульяна – та, о коей сказывал он, – не пойдет замуж за Матвея… А ежели и пойдет, все одно изведут Никиту. А Матвей – человек гнусный да упрямый. Я видел его глаза… Он боится его, – кивнул в сторону кузнеца, – оттого и не отступится.

– Замуж за Матвея?.. Иж, чего удумали… – негодовал Жарый. – Не бывать сему.

– Может, барича того в рекруты, господин сержант? – предложили гвардейцы. – Холеная жизнь-то и кончится.

– Не-а. Барин откупится, с десяток других за сынка отдаст, но его ни-ни, – уверенно ответил Кузьма. – Слыхивал я, с малолетства отпрыска своего шибко ублажает старик… (Перевел тяжелый взгляд на Жарого, помялся.) Никита… Лешка-то твой… у них нынче.

– Что?.. – кузнец скривил гневную гримасу. – Как у них?

– Давеча по указанию барина я сам его привез в усадьбу. Держат они его у себя в подклети.

Никита нахмурился и, уперевшись кулаками в стол, молча привстал. Его лицо от злобы задрожало, а рука с растопыренными пальцами потянулась в сторону Кузьмы. Тот заметил это. Он смотрел Никите прямо в глаза и даже не думал сопротивляться. В последний момент кузнеца остановил сержант Щепотев. Он перехватил его руку и с усилием отвел ее в сторону:

– Отставить!.. Ты что ж творишь?.. А?.. Ты в ком врага увидел?.. Он тебе не враг… (Кивнул в сторону Кузьмы.) Он – друг.

Никита, сжав губы, со злости грохнул кулаком по столу и собрался было уходить.