Морской солдат
Шрифт:
Никита выпрямился, расправил плечи, отдышался, отряхнулся от снега, взял за руку Ульяну и со словами «Пошли отсель» беззаботно направился к своим розвальням. Лешка, с любопытством оглядываясь, разинув рот, двинулся за Жарым.
– Ирод!.. Супостат!.. Пес смердящий! – доносились возмущенные выкрики из-под саней.
Первым высвободился Матвей. Вся морда его, как и весь он сам, были в снегу, вид был измученным. Нахлобучив криво шапку, он бросил злобный взгляд в сторону удаляющихся розвальней.
– Все, кузнец, кончина твоя настала, – через стиснутые зубы вырвалось у барича.
–
– Сами выбирайтесь, бестолочи, – фыркнул Матвей и со злости пнул ногой по саням.
На краю села, где располагалась местная кузница, розвальни остановились.
– Я так испугалась, – призналась Ульяна, прижавшись к Никите.
– От Привольских теперича нам достанется, – беспокоился Лешка.
– Пустое. Мы, чай, не из пугливых. А, Лешка? – подбадривал его Никита. – Ежели встретишь девку с ведрами пустыми, удачи не видать. То не нам, то Матвею беспокоиться надоть.
Ульяна, не отрывая глаз от Никиты, тихо улыбалась, чувствуя себя защищенно и уверенно.
– Ну, Никита., и здоров же ты! – Лешка был еще под впечатлением. – Так вот, запросто с санями…
– Лешка, ты энто… ступай на отдых, – заботливо произнес Никита. – День выдался трудный. А Потапыча я сам навещу. Вот Ульяну до дома довезу, а после и к нему наведаюсь.
– Добро. Тогда пошел я, – согласился Лешка, почувствовав себя здесь лишним, и ловко соскочил с розвальней.
Неожиданно его за рукав взяла Ульяна. Он обернулся.
– Спаси Бог тебя, Лешенька, – поблагодарила она его. – Ты смел да отважен.
Молодой кузнец скромно пожал плечами и, опустив глаза, расплылся в улыбке.
– Как ремесло кузнечное? – поинтересовалась девушка. – Небось, тяжко приходиться?
– Ремесло не коромысло, плеч не оттянет, – ответил Лешка. – Ой, постой, Никита… – спохватился вдруг он и шустро полез за пазуху. Вытащив оттуда небольшое кованное изделие, протянул его Жарому. – Третьего дня как Потапыч забыл его в кузнице нашей.
Никита взял изделие в руки и окинул профессиональным взглядом. Им оказалось калачевидное однолезвийное кресало [17] , размером в три дюйма, богато орнаментированное мудреными завитками.
– Добрая вещица, – оценил изделие Никита.
– Добрая, да не нашенская. Вернуть надобно. Потапыч, небось, обыскался уже… Ладно, голубки, езжайте.
Никита, дернув вожжи, крикнул:
– Но-о!.. Пошла, родимая!
И розвальни помчались далее. Лешка тяжело вздохнул и некоторое время смотрел им вслед, пока те не исчезли за дальним поворотом.
17
Кресало – стальная пластинка для высекания огня из кремня.
Глава 4. Обида барича
Барские сани с шумом ворвались в просторный двор усадьбы барина Привольского, которая расположилась на возвышенном месте, на западной окраине села Березники. Двор усадьбы был обнесен высоким, без единого зазора частоколом из заостренных сверху толстых тесанных
За широким массивным столом, при свете сальных свечей сидел пожилой мужчина в расшитой шелком тафье [18] на голове и внимательно читал толстую книгу. Слегка нахмурив густые брови над глубоко сидящими глазами, он сосредоточенно двигал указательным пальцем вдоль строк. Суховатые, бледные губы, которых между рыжеватыми с проседью усами и курчавой бородой почти не было видно, негромко, по слогам произносили слово за словом. Это был Иван Савельевич Привольский.
18
Тафья – круглая шапочка, плотно покрывающая голову по маковке, или по темени.
Вечерний покой и тишину прервал его сын Матвей, который шумно, запыхавшись, появился на пороге господского дома. Он был дико зол и растерян.
– Клавка… квасу подай! – недовольно буркнул Матвей сенной девке.
– Худо выглядишь. Аль приключилось чего? – поинтересовался отец, неохотно отрываясь от чтения. – И что за наряд на тебе?
– Ох, изведу я сего иуду, житья ему ни дам… – не отдышавшись, сквозь зубы начал Матвей. – Где одноглазый?
Клава принесла Матвею ковшик с квасом. Он жадно припал к питью.
– Чего стряслось-то? – вставая из-за стола и поправляя на себе теплый бархатный халат с трогательными кисточками на концах пояса, озабоченно любопытствовал Иван Савельевич. – Лица на тебе нет.
Матвей небрежно вытерся рукавом и продолжил:
– Мы малость выпили, с гулянки домой возвертались. А они средь тьмы на нас, словно вороны черные… Вилами грозились, сани опрокинули. Отец, прикажи сыскать их.
– Да кого сыскать-то? Толком объясни. Кто обидчики твои? – уже настойчиво спрашивал подошедший к сыну барин.
– Кузнецы-безбожники: Никита Жарый, шельма этакий, да Лешка Овечкин, поддувало евоный. Вот они-то беспредел и учинили, бесы проклятые.
– Кузнецы?.. Хм… Чего ради им трогать тебя? – уточнял барин. – Они, чай, люди смирные, дело свое знающие – колдуют в кузне своей, почитай безвылазно.
– Смирные? Отец, люди, кои с нечестью водятся, меня живота чуть не лишили, а ты мне допрос чинишь? – Матвей начал злиться на отца. – Вели сыскать их… обоих. Ежели не веришь мне, дружков моих поспрошай. Они все видели.
– Дружков? Энто тех, с коими ты кутишь да деньги отцовские на ветер пускаешь? Сколь уж было говорено тебе, почаще Библию читай. – Иван Савельевич указал рукой на открытую книгу, лежащую на столе. – По стиху в день хотя бы… Священные тексты трудны, да… А ты почитай да поразмысли, об чем прочел. Ты у меня единственный сын, единственный наследник. Тебе дулжно быть надежей моей, продолжателем дел моих, а не кутилой беспечным.
Барич после отцовских слов замолчал, насупился.
– Ладно… Сыщем мы твоих обидчиков, – успокаивая сына, сказал барин, затем громко крикнул: – Кузьма!.. Где Кузьма?