Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
— Вы все, наши пленные. И как таковым, мы не можем дать вам больше, чем своим солдатам. Отправим в свой госпиталь — так же как своих раненых. Ждите, когда мне доложат, свободно шоссе на Цехин. Тогда и отправлю вас, под охраной и конвоем. У меня тоже есть раненые, двое — которые для меня дороже, чем ваши восемнадцать — так что не буду медлить. А сейчас марш в наш обоз, вам укажут. Санинструктора прислать?
Ну вот, эту проблему решил. Других забот хватает! Если немцы сейчас полезут.
Сначала появились «пантеры» — с юга, от железки, где-то через час. Шли по дороге колонной — поле просохло не до конца, а проходимость у «бронекошек», при их массе сорок пять тонн, сильно уступала нашей (двигаться и поворачиваться могли, но плохо). Мы встретили их огнем с тысячи пятисот, сожгли восемь штук, остальные отошли. Затем начался обстрел, но снаряды, судя по разрывам, калибр
И тут на поле между нами и немцами падают немецкие же снаряды, оставляя густой дым. Это все-таки не сплошная завеса, но здорово нам мешает — правда, мешает и немцам. Мы открываем огонь, осколочно-фугасными по пехоте, бронебойными по немецкой броне — прямые попадания буквально разносят «мардеры» на части, но и от фугасов, разорвавшихся рядом, самоходки или замирают, или продолжают двигаться, но перестают стрелять. Огоньку добавляют и наши минометчики, всего лишь батальонный калибр, но пехоте хватает — что странно, на самоходки тоже действует! Достает и нас, «тройке» из первой батареи прямо в лоб, пробитие — как после оказалось, из всего экипажа лишь мехвод выжил, и то контуженный. И все той же «единичке» из второй, и снова в гусеницу, такое вот счастье. Похоже, у немцев 88/71, а не просто «восемь-восемь», раз нашу лобовую броню на такой дистанции берет, тут явно больше тысячи метров! Стреляют густо, даже вслепую, сквозь дым — бронебойными, к счастью для мотострелков и обоза.
Немцы прорываются наконец сквозь стену дыма. Странные машины, как «мардеры»-переростки, на корпус легкого танка сверху приделана длинная пушка, совершенно открыто, лишь щит спереди, а расчет, он же экипаж (кроме мехвода, конечно) рядом бежит, по раскисшему полю! Залегает, от нашего огня, затем перебежкой вперед, к остановившейся самоходке, готовятся стрелять. Рябко, осколочный — получите, суки! Хорошо попало — нет, кто-то вскакивает, машет рукой, к нему несколько фрицев из пехотного строя подбегают, снаряды подавать. Осколочный заряжай, мне и прицел менять не надо! В наушниках крики и мат, кажется, у нас еще кого-то подбили, дистанция шестьсот, это как бойня в упор, и наши, и их калибры одинаково броню пробивают, но фрицев пока больше! Однако им здорово от наших пулеметов и минометов достается — стреляют редко, залегают возле машин, заменяют выбывшие номера расчетов, нам работать куда легче! Их пехота пытается броском добраться до нас, в оптику у многих в руках «фаусты» вижу — но поле грязное, быстро не побежишь, да еще с полной выкладкой, и под пулеметами — не только штатными, вижу, кто-то из мотострелков на броню самоходок запрыгнул, и из того, что у нас на люках приделано, по полю поливает. И попятились немцы, не дошли до нас, скрылись в дыму. Самоходки их были выбиты все, и у каждой не меньше чем по десятку дохлых фрицев валялось, весь расчет, и те кто на помощь подбежал. Причем что любопытно, когда после смотрели, четыре штуки оказались неповрежденными совсем — водилы по-пешему удрали? А «пантеры» так и не появились.
У нас, кроме уже названной мной «тройки» достало еще пятерых, причем три машины сгорели. Одна, как заверил Тимофеич, через час будет на ходу. И опять же, «святое благословение», ни один экипаж полностью не погиб! Но — девятнадцать убитых, и тридцать раненых, это считая с теми, кто у мотострелков! За считанные недели, а то и дни, до Победы!
— Это и есть русский фанатизм — спросил пленный немец-врач, когда я появился в «обозе», четыре сотни метров позади нашей главной «линии обороны» — или фатализм? Или вас бы расстреляло бы ваше НКВД, если бы вы отступили?
— Да пошел ты… — отвечаю — жить, конечно, хочется, только чтобы вы все при этом сдохли, фашисты проклятые. После того, что вы у нас творили — тесно нам с вами на земле. Азаров, переведи!
Немец стал что-то торопливо говорить. Наш разведчик слушал, и усмехнулся.
— Спрашивает, вот у него трое детей в Магдебурге, так неужели их тоже расстреляют? И просит забрать
— Нет — отвечаю — культура европейская такова. Если тебя победили, то сиди и не рыпайся. Знаешь, что в Германии партизан отродясь не бывало, даже когда их Наполеон топтал — это только наши, русские, могли, взять топоры и вилы, и в леса. Переведи — пусть не трясется. Товарищ Сталин сказал, народ немецкий останется, это фашистов мы уничтожим — тех, кто считает себя избранной нацией. А если он и его дети так не думают — то пусть живут, нам не жалко!
Гремело на юге — где наши от Зеелова шли прямо на Берлин. Гремело на севере, где немцев выбивали с их последнего плацдарма на правом берегу, у Цедена. И шли над нами на запад краснозвездные эскадрильи, а немецкую авиацию в этот день я видел лишь однажды — два «фоккера» прошли в стороне, преследуемые «яками». К шестнадцати часам наконец с юга подошли правофланговые части соседней, Сорок Седьмой армии, теперь в наших руках была и железка, и северная дорога, фронт был от Нойлевина до деревни (или городка, у фрицев это различить трудно) Нойтребин, дальше по восточному берегу озера Китцер-Зее, и по автостраде Врицен-Зеелов. Наконец отправили в тыл раненых — и наших, и фрицев. И продолжили выполнение боевой задачи.
Теперь предстояло штурмовать Врицен. Этот городок стоял в шести километрах на запад от Нойлевина, перекресток дорог, здесь сходились две железки, автострада, и северная грунтовка. И речка, прикрывающая с востока, и полоса леса позади. А в тридцати километрах к юго-западу от Врицена — Берлин!
Из протокола допроса
— Фамилия, звание, должность, часть?
— Рядовой Филип, господин офицер! Простите, не разбираюсь в ваших званиях и погонах. Я не эсэсовец, и даже не немец, я француз! Это только мундир со знаками СС, но это гнусная провокация! Я совершенно не хотел попасть на эту войну, но меня заставили!
— Вы не ответили на вопрос, к какой части принадлежите.
— 599-й штрафной пулеметный батальон, господин… Мне предлагали идти в армию Еврорейха, воевать в Африке, еще прошлым летом, но я сказал, что война не для меня! И вот, мобилизовали принудительно!
— Если это случилось только сейчас, то следовательно, вы работали на Рейх?
— Господин офицер, я был всего лишь актером в «Пти Паради», маленьком парижском театре! Веселил публику, даже в эти тяжелое для Франции время! А не был мобилизован потому что… Мой отец, коммерсант, был близок с кем-то из оккупационной администрации, он хлопотал, чтобы меня не трогали.
— Ваш отец работал на германскую армию?
— Господин офицер, но в бедной, несчастной Франции сейчас без этого нельзя! Кто не работает на войну, тот подлежит мобилизации. А жить более-менее богато может лишь тот, кто наиболее полезен немцам. Но я был дружен с теми, кто без сомнения, входил в Сопротивление!
— И чем занимались в Сопротивлении лично вы?
— О, господин офицер, быть настоящими бойцами Сопротивления могли лишь истинные герои! Храбрые как львы, в совершенстве владеющие оружием, обученные всяким тайным штучкам, как в кинобоевиках. Ну а я был всего лишь маленьким человеком, ничему из этого не обученным. Но я сочувствовал вашей армии и солдатам генерала де Голля, и с нетерпением ждал, когда освобождение придет! А мои друзья говорили про немцев такое… наверняка они или сами были связаны с Сопротивлением, или знали таких людей. А я молчал, никого не выдал, хотя нам было строжайше велено, обо всем доносить в гестапо! Я не сказал ничего, даже когда меня арестовали и били на допросе!
— За что вас арестовали?
— Не знаю! Скорее всего, потому что на одном из спектаклей я позволил себе… Я там играл черта, так прилепил ему усики и скорчил рожу, как Гитлер на трибуне, я видел в кино. Наверное, кто-то донес — на следующее утро за мной пришли. Меня держали в невыносимых условиях, жестоко избивали! Затем погрузили в вагоны, это было ужасно, как скотину! — и выгрузили уже здесь. Нам сказали, что Рейх предоставил нам последний шанс доказать свою лояльность! Но я слышал разговор двух немецких офицеров — о том, что будто бы Гитлер потребовал еще солдат на Восточный фронт, и Кох, ставший во Франции главным, когда Достлера отозвали, отправил арестантов, «потому что они уже пойманы и собраны вместе», и что «если наловить любых других, нет никакой гарантии их большей лояльности».