Морской ястреб
Шрифт:
— Красота её увядает, а самоуверенность растёт, — проворчал он. — Она стареет, Тсамани, спадает с лица и тела и становится всё сварливее. Она недостойна оставаться рядом с входящим в дом Пророка. Возможно, Аллах будет доволен, если мы заменим её кем-нибудь более достойным.
Затем, обратив взор в сторону сарая, завесы которого вновь были задёрнуты, и недвусмысленно намекая на франкскую пленницу, заговорил совсем другим тоном:
— Ты заметил, о Тсамани, как грациозны её движения? Они плавны и благородны, как у молодой газели. Воистину, не для того создал Всемудрый подобную красоту, чтобы
— Быть может, она послана в утешение какому-нибудь правоверному? — предположил хитрый визирь. — Для Аллаха нет невозможного!
— А почему бы и нет? — сказал Асад. — Разве не написано: как никто не обретёт того, что ему не предназначено, так никто не избежит уготованного судьбой. Останься здесь, Тсамани. Дождись торгов и купи её. Эту девушку наставят в истинной вере, и она будет спасена от адского пламени.
Итак, паша произнёс слова, которые Тсамани давно и страстно желал услышать.
Визирь облизнул губы.
— А цена, господин мой? — вкрадчиво осведомился он.
— Цена? — переспросил Асад. — Разве я не повелел тебе купить её? Приведи ко мне эту девушку хоть за тысячу филипиков.
— Тысячу филипиков, — повторил поражённый Тсамани. — Аллах велик!
Но паша уже отошёл от визиря и вступил под арку ворот, где толпа, едва завидев его, вновь простёрлась ниц.
Приказ паши привёл Тсамани в восторг. Но дадал [29] не отдаст невольника, не получив за него наличными, а у визиря не было при себе нужной суммы. Поэтому он вслед за хозяином отправился в Касбу. До начала торгов оставался целый час, времени было вполне достаточно.
29
Дадал — распорядитель торгов на невольничьем рынке.
Тсамани был человек довольно злорадный, и давняя ненависть к Фензиле, которую ему приходилось таить про себя и прятать за лицемерными улыбками и угодливыми поклонами, распространялась и на её слуг. В целом свете не было никого, к кому бы визирь паши питал большее презрение, чем к холёному, лоснящемуся от жира евнуху Аюб аль-Самину, обладателю величественной утиной походки и пухлого надменного рта. К тому же в великой Книге Судеб было записано, чтобы в воротах Касбы он наткнулся именно на Аюба, по приказанию своей госпожи шпионившего за ним. С горящими глазками, скрестив руки под животом, толстяк подкатился к визирю паши.
— Да продлит Аллах твои дни, — церемонно произнёс Аюб. — Ты принёс новости?
— Новости? Как ты догадался? По правде говоря, мои новости не очень обрадуют твою госпожу.
— Милостивый Аллах! Что случилось? Это касается франкской невольницы?
Тсамани улыбнулся, чем немало разозлил Аюба, который почувствовал, что земля разверзается у него под ногами. Евнух понимал, что если его госпожа утратит влияние на пашу, вместе с ней падёт и он сам, обратившись в прах под туфлей Тсамани.
— Клянусь Кораном, ты дрожишь, Аюб, — издевался визирь. — Твой дряблый жир так и колышется. И недаром — дни твои сочтены, о отец пустоты.
— Издеваешься, собака? — Голос Аюба срывался от злости.
— Ты назвал меня
И визирь подчёркнуто бодро и легко зашагал дальше.
— Да сгинут сыновья твои! Да станут дочери твои блудницами! — кричал ему вдогонку евнух, обезумев от ужасной новости и от сопровождавших её оскорблений.
Тсамани только рассмеялся.
— Да будут все сыновья твои султанами, Аюб, — бросил он через плечо.
Дрожа от гнева, Аюб отправился к своей госпоже.
Фензиле слушала евнуха, побелев от ярости. Когда тот умолк, она обрушила на головы паши и девчонки-невольницы целый поток брани, призывая Аллаха переломать им кости, вычернить лица и сгноить их плоть. Всё это она проделала с неистовой страстью всех рождённых и воспитанных в вере Пророка. После того как приступ ярости прошёл, она некоторое время сидела задумавшись. Наконец вскочила и приказала Аюбу проверить, не подслушивает ли кто-нибудь под дверьми.
— Нам надо действовать, Аюб, и действовать быстро. Иначе я погибла, а вместе со мной погиб и Марзак — один он не сумеет противостоять отцу. Сакр аль-Бар втопчет нас в землю. — Она замолкла, словно её внезапно осенило. — Клянусь Аллахом, возможно, для того он и привёз сюда эту белолицую девушку. Мы должны расстроить его планы и помешать Асаду купить её. Иначе, Аюб, для тебя тоже всё кончено.
— Помешать? — проговорил евнух, поражаясь невиданной энергии и силе духа своей госпожи.
— Прежде всего надо сделать так, чтобы франкская девчонка не досталась паше.
— Придумано хорошо, но как это сделать?
— Как? Неужели тебе ничего не приходит на ум? Да есть ли вообще хоть капля разума в твоей жирной башке? Ты заплатишь за невольницу больше, чем Тсамани, и купишь её для меня. Хотя нет. Лучше это сделает кто-нибудь другой. Затем мы устроим так, что, прежде чем Асад нападёт на её след, она незаметно исчезнет.
Лицо евнуха побелело, жирные щёки и подбородок дрожали.
— А ты подумала о последствиях, о Фензиле? Что будет с нами, если Асад узнает об этом?
— Он ничего не узнает, — ответила Фензиле. — А если и узнает, то девушка уже сгинет, и ему придётся покориться записанному в Книге Судеб.
— Госпожа! — воскликнул евнух, стиснув короткие толстые пальцы. — Я не смею браться за это!
— За что? Если я приказываю тебе купить невольницу, даю деньги, то какое тебе дело до остального, собака? Пойми, я даю тебе тысячу пятьсот филипиков, всё, что у меня есть, ты заплатишь за неё, а остальное возьмёшь себе.
Немного подумав, Аюб понял, что она права. Никто не мог бы поставить ему в вину то, что он исполняет приказание своей госпожи. Вдобавок дело сулило немалую выгоду, не говоря уж об удовольствии провести Тсамани и отправить его с пустыми руками к разгневанному неудачей паше.