Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг.
Шрифт:
Будучи псом, так сказать, офицерским, он относился к команде с явным презрением. Это, впрочем, обычно и наблюдается на кораблях: собаки судовой команды сторонятся офицеров и, наоборот, офицерские псы избегают общения с командой.
У кадет с Шарапкой-старшим были натянутые отношения, и он положительно находил, что мы вредный элемент на корабле и только то и делаем, что всюду вносим беспорядок и пачкаем верхнюю палубу, которую он держал в образцовой чистоте. Мы предпочитали его избегать и уходили, как только он появлялся. Шарапка-младший был к нам более милостив, но тоже иногда на нас рычал, когда легкомысленно совершал прогулки без хозяина.
Плавание кончилось, и начался новый учебный год. Теперь мы уже стали младшими гардемаринами. На погоны нам дали якоря, и мы чувствовали
С начала учебного года сразу же почувствовалось, что начальство подтянулось, стало гораздо строже, и наказание за плохое учение и поведение налагалось много суровее. Директор продолжал свою систему внушения, по-видимому, и он не собирался впредь особенно нянчиться с нами, и в его голосе уже часто слышались угрозы и решение перейти к суровым мерам.
Однако это недолго продолжалось. Он начал прихварывать и скоро совсем слег. Изредка ему становилось лучше, и он пытался выходить из квартиры, но нам редко показывался. Начальствование над Корпусом перешло к его помощнику по строевой и хозяйственной частям генерал-майору Д. Старик Д. был корпусным старожилом и добрейшим человеком, которого все уважали. Он состарился в стенах Корпуса и с ног до головы пропитался его духом, и, конечно, не ему было вводить какие-либо нововведения. Впрочем Д. считал себя только гастролером и лишь добросовестно исполнял свои временные обязанности. Таким образом, новые начинания понемногу свелись на нет. Казалось, старый дух Корпуса не поддавался искоренению, и первый человек, который за это взялся, тяжко заболел. Старые традиции держались крепко, недаром они вырабатывались в течение двух столетий.
День ото дня новому начальнику становилось хуже. Наконец его положение было признано безнадежным, и мы каждый день ожидали кончины. Теперь кадеты его жалели, так как находили, что с ним еще можно было ужиться, а вот кого-то назначат после него.
Когда разнеслась весть, что адмирал умер, мы притихли. Начались ежедневные панихиды, занятия приостановились. Похороны предполагались торжественные на кладбище Александро-Невской лавры, и, следовательно, предстояло пройти по главным улицам, через весь город, да еще в сильный мороз и с ружьями. Однако и это представляло свой интерес, так как процессия должна была идти по Невскому проспекту.
Перед выносом тела батальон со знаменем и двумя младшими ротами в хвосте выстроился против главного подъезда Корпуса. Когда из дверей показался гроб, несомый офицерами, оркестр заиграл «Коль славен»… и батальон взял «на караул». Гроб поставили на лафет, и процессия медленно двинулась. Впереди несколько офицеров несли подушки с орденами, на особой колеснице везли венки, далее шли близкие покойного, затем весь Корпус и сзади артиллерия. Путь лежал через Николаевский мост, по набережной, мимо Исаакиевского собора, по Морской и вдоль всего Невского проспекта до Лавры. Погода стояла холодная, солнечная, и мороз для января не так велик – всего восемь градусов по Реомюру.
В окнах Аничкова дворца стоял Государь Император с вдовствующей Императрицей. Вдоль тротуаров скопилась гуляющая публика, привлеченная печальной, но импозантной процессией.
Как ни тяжело было идти в такую даль, с ружьем на плече, перед многочисленной толпой мы держались хорошо и сдали только, когда подходили уже к Лавре.
У ворот кладбища батальон остановился. Стали готовиться к салюту. Когда гроб опускали в могилу, было произведено три залпа. Церемония окончилась, музыка заиграла марш, и батальон стал возвращаться. Обратный путь оказался много труднее, и под конец все с трудом тащились, совершенно измучившись.
Началось ожидание назначения нового директора. Но проходил месяц, другой, и, вопреки всем слухам, старик Д. продолжал директорствовать, и все шло мирно и спокойно. В то же время он продолжал быть нашим батальонным командиром и потому на парадах был верхом. Для него и адъютанта приводились лошади из Офицерской кавалерийской школы, и, хотя выбирались самые спокойные, все же иногда старик переживал тяжелые моменты. Однажды, после репетиции майского парада, когда батальон сходил с Николаевского моста и повернул
Публика, привлеченная зрелищем, останавливалась на всем пути, и городовые пытались схватить лошадь, но безуспешно. Как ни жаль было бедного Д., но получилась такая комичная сцена, что мы не могли не улыбнуться. К счастью, Д. удержался в седле и даже как-то умудрился направить лошадь во двор Корпуса, так что все кончилось вполне благополучно. Уж такая незадача – морякам ездить верхом!
Но Корпус не мог оставаться без настоящего начальника, и до нас дошел слух, что назначается вице-адмирал Ч. Он вел эскадру с Дальнего Востока в Кронштадт. Этим, по-видимому, и объяснялось затянувшееся временное директорство Д. Адмирал Ч. был грозой флота, и его назначили с определенной целью – подтянуть. Он всегда славился суровостью и требовательностью, недаром за ним установилось прозвище «Гришка-каторжный». Его очень боялись, начиная с матросов и кончая командирами кораблей, так как он никому не давал поблажки и был неумолим. Наш флот особенно нуждался в таком адмирале, но жаль, что он был исключением, и оттого зачастую возбуждал недовольство подчиненных, которые невольно его сравнивали с другими.
Когда кадеты узнали эту новость, то сильно опечалились. И не только мы приуныли, а также и многие наши офицеры, которым от этого назначения тоже не приходилось ожидать ничего хорошего. С этого момента мы все время ожидали известия о прибытии адмирала Ч. (Чухнин. – Примеч. ред.) [45] . Наконец дождались. На другой же день он собирался обойти роты. С вечера началось необыкновенное волнение, и в то же время все живо интересовались увидеть нового директора.
45
Чухнин Григорий Павлович (23.01.1848–29.06.1906), вице-адмирал (06.04.1903). Окончил МК (1865). Старший офицер крейсера «Азия» (1878–1879), корвета «Аскольд» (1879–1882), клипера «Гайдамак» (1882), фрегата «Генерал-Адмирал» (1882–1886). Командир канонерской лодки «Манджур» (1886–1890), броненосца береговой обороны «Не тронь меня» (1892), крейсера I ранга «Память Азова» (1892–1896). Младший флагман эскадры Тихого океана (1896, 1901–1902), командир Владивостокского порта (1896–1901). Начальник Николаевской морской академии и директор Морского кадетского корпуса (01.07.1902–26.04.1904). Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря (с 26.04.1904). За энергичные действия по подавлению революционного движения ранен эсеркой Е. Измайловой (27.01.1906), смертельно ранен 28.06.1906 матросом «Я. Акимовым» на даче «Голландия».
Вице-адмирал Ч. был выше среднего роста, с бесцветным серым лицом, маленькими глазками, жиденькой бородкой. Всегда мрачный. Говорили, что он не только суровый начальник, но и суровый муж и отец. Да, дождались мы настоящего начальника, который, очевидно, сумеет с нами справиться. Прошли вольготные денечки.
Грозный адмирал спокойно прошел вдоль фронта вытянувшейся в струнку роты, мрачно оглядел нас и монотонным отрывистым голосом обратился приблизительно со следующими словами: «Государь Император назначил меня на пост начальника ввиду важности дела и необходимости Корпус подтянуть. Я уже стар для этой должности и никогда воспитанием молодых людей не занимался, но раз этого пожелал Государь, то я приложу все старания, чтобы оправдать его доверие. Я много слышал о вашей распущенности и сам знаю, какие плохие офицеры выходят из Корпуса, но я сумею настоять на своем и заставить всех подтянуться и исполнять свой долг, а кто этому подчиниться не захочет, тому придется уйти. Плохие офицеры флоту не нужны. Я уже более тридцати лет служу на флоте, и никто еще не осмелился ослушаться моих приказаний, и не допускаю даже мысли, что кто-нибудь из гардемарин посмеет мне не повиноваться»…