"Морзянка" в поповском доме, или Спасительное яблоко
Шрифт:
Стараясь казаться озабоченной только судьбой младших братьев, девушка прижала к груди еду, быстро выбежала из дома и поспешила обычной, вдоль улицы, брусчатой дорогой. Вслед ей хозяйка крикнула, что завтра и послезавтра приходить не надо. Потому, что они с мужем на это время собираются уезжать. Там, где её уже не было видно, девушка подхватила юбки и припустила во всю прыть домой.
Хлеб от врагов?
Сердце бешено колотилось. Ноги несли бегунью, не чуя почвы. Пробежав полпути, Дашка остановилась. И с ненавистью посмотрела на кусок хлеба. Который ей дали враги. Замахнулась, чтобы выкинуть. Но устыдилась
Быстрее к своим
Дома усадила малышей кушать, а сама достала единственное свое богатство — брезентовые тапки и сказала, что ей надо сходить на станцию. Дело это было обычное, иногда она подрабатывала и там. Стирала бойцам. Порой её подкармливали сердобольные солдаты и так.
Обстановка на станции Верховье Орловской области в 1942 году
Фашисты неудержимо перли на Москву. И Верховский район походя оккупировали в ноябре 1941—го. Воевать они умели пока лучше.
Но под столицей расшиблись о бетонную несокрушимость красноармейцев и ополченцев. А потом под неумелыми ещё, но частыми и болезненными ударами отхлынули.
Сил у Советских войск хватило тогда только на то, чтобы освободить часть Верховского района вместе с райцентром. Это произошло 19 ноября первого года Великой Отечественной.
Две непримиримые силы встали друг против друга в 15 километрах от одноименной узловой железнодорожной станции. Которая оказалась в середине выступа линии фронта в сторону врага. Тогда этот плацдарм назывался Орловско—Курская дуга.
По железной дороге день и ночь прибывали эшелоны с пополнением, вооружением и техникой. И у фашистов станция была "бельмом на глазу".
Дашка у своих
Добежала очень быстро. 3 километра не расстояние. Но у вокзала остановил часовой: "Стой! Дальше нельзя!" Вид того, что натворили вражеские самолеты всколыхнул гнев девушки с новой силой. Впереди у разбитого состава работали железнодорожники. Солдаты растаскивали завалы. Восстанавливали пути.
От быстрого бега и тяжелых дум лицо раскраснелось, налитая грудь учащенно вздымалась, а стройные ноги запылились. Волнуясь, сбивчиво объяснила, что ей нужен офицер, капитан Пересветов. "Какой такой Пересветов, — недовольно пробурчал красноармеец, — Не велено!" "Налет, я знаю, кто их навел", — в отчаянии воскликнула нарушительница.
Часовой посерьезнел: "Да ты, девка... Ну смотри, ежели врешь", Пошел к вокзалу. Условно постучал в окно.
Начальник станции
Через пару минут из двери показался дожовывающий что—то на ходу офицер. Глаза воспалены от недосыпа, но увидел девушку, растянулся в улыбке. "Что, красавица, солдатика какого—нибудь ищешь?" Дашку такой игривый тон возмутил. Нет, в другое время она поддержала бы игру, но сейчас кокетничать совершенно не хотелось. Поэтому всплеснула руками: "Да что Вы такое говорите, товарищ командир! Мне нужен капитан Пересветов", — "Какой Пересветов?" — с деланной наигранностью полюбопытствовал мужчина. "Да я... Вот... Налет... А там, — девушка указала, — рация".
Всю игривость с военного как рукой сняло. На скулах натянулась кожа. Видимо эта бомбежка доставила и ему немало бед. Что—то вполголоса приказал часовому и тот двинулся
Ещё через несколько минут без стука быстро вошел Пересветов.
В поношеной, но чистой и выглаженой гимнастерке и почти черных галифе, в вычещенных, но слегка запыленных сапогах. Глаза тоже красные от недосыпа, — видно нелегко им здесь приходится, — но выбрит до синевы. Кивнул девушке: "Здравствуйте, Дарья".
Дашка удивилась тому, что он её помнит. И даже как зовут. Но гость уже отвернулся и направился к хозяину кабинета: "Здравствуй, Алексей. Что такое, что за беда?" — "Да вот девчонка прибежала. Говорит, что знает, почему был налет". Пересветов резко обернулся.
Прищурился: "Это точно?" — "Да. Я убираю в школе. Сегодня утром слышала морзянку. Потом немчура налетела", — "А откуда ты знаешь, что это была морзянка?" — недоверчиво перебил тот, — "У нас в школе преподавали. И в кино я видела. Морзянку—то от сверчка отличить могу".
Нам всем нужна одна Победа
— "Так... — Пересветов скрипнул зубами, Ну что ж, лейтенант, я её у тебя забираю. Давай распишусь. Мы берем это дело под свой контроль" — "Да ладно, — махнулначальник станции, — общее же дело". Капитан поморщился: "Так. Слушай мне сюда. Дело—то общее, ты прав. И заслуги после войны делить будем, это верно. Но не надо широких жестов сейчас. Твой хлеб я отнимать не собираюсь. К вам она пришла, вы себе это в актив тоже записать должны. Ну а мы будем своим делом заниматься. Так что нечего тут скромничать, давай сюда журнал".
Лейтенант повеселел. Видно ему это было приятно. Как бы нехотя достал из ящика толстый гроссбух. Пересветов черкнул несколько строк, пожал руку хозяину, кивнул Дарье: "Пошли", — и взял со стола фуражку с зеленым околышем.
У контрразведчиков
У себя в кабинете капитан усадил девушку за стол и кому—то коротко обрисовал по телефону случившееся. Буквально через минуту вошел, прихрамывая на левую ногу седоватый человек. Цепко оглядел Дашку.
Пересветов представил девушку. "Как вы познакомились?" — "Мы у них в деревне Среднее после фашистов проводили зачистку. У её дома колодец, заходили воды напиться. Вот" — "Ага... Так... Понятно... — что—то обдумывал вошедший, пожевывая губами, — Ну, барышня", — "Какая я Вам "барышня", — вскинулась гостья, — Дарья меня зовут!" — "Ну—ну, — миролюбиво поднял ладони и по—домашнему улыбнулся тот, — ладно, ладно, не сердитесь. Это я так, по—старорежимному. Я ведь старорежимный ещё пограничник. Так что Вы, говорите, слышали или видели?"
Школа со станции видна
Девушка огляделась, подошла к окну, поманила офицеров: "А вот, смотрите. Видите, вооон там". Отсюда, со второго этажа, вдалеке, но совершенно отчетливо было видно крышу школы над деревьями. Потому, что только широкий овраг отделял станцию от деревни.
"Вот в том доме эта школа Гальчинская. Сейчас там живут только директор и его жена, приезжие. Дом—то у них большой. Самим—то им убираться видать не с руки. Ну, вот и взяли меня убираться. У меня—то никого нет. Отец в войну... Ушел и в самые первые дни без вести... А мать — у неё слезы навернулись, — мать заколол штыком за курицу румын, когда они были. Немцы—то прошли, ничего, а эти звери..."