Мосад, Аман и все такое…
Шрифт:
В тюрьме лидеры Фатха провели около месяца. Именно тогда, чтобы затруднить последующую слежку, все они приняли новые имена: Арафат стал Абу-Аммаром (еще одна кличка, некогда данная ему учителем Халаби), Вазир — Абу — Джихадом, Халаф — Абу-Ийадом, Хассан — Абу-Саидом, Фарук Кадуми — Абу-Лутуфом. Все это время Хафез продолжал свою деятельность, вербуя все новые группы полууголовных элементов и засылая их в Израиль. Его настойчивость принесла плоды: в рейдах 14 января и 28 февраля диверсанты добились первых успехов, повредив водовод и взорвав водонапорную башню в Кфар Гесс. Ободренный этим, Хафез добился разрешения Дамаска организовать новую серию рейдов. И хотя в большинстве случаев его «диверсанты» оставляли свою взрывчатку в пещерах на восточном берегу Иордана, не желая рисковать жизнью в столкновениях с израильскими патрулями, Хафез аккуратно оповещал о каждой очередной «победе Фатха» арабскую прессу. К апрелю, когда группа Арафата вышла на свободу и была направлена сирийцами рекрутировать новых партизан
Первая серьезная попытка лидеров Фатха выйти за пределы узкого круга «руководства» и создать реальные партизанские силы кончилась неудачей. Не помогла даже газетная шумиха. Желающих воевать оказалось мало. В Дамаске были раздосадованы. До сих пор игра с Фатхом приносила Сирии ощутимые плоды. Израильские ответные рейды против тренировочных лагерей Хафеза в Иордании вызвали замешательство короля Хуссейна. Попытки короля и Насера приостановить сирийские диверсии позволили Сирии обрушиться на них как на «изменников» палестинскому делу и выставить себя в выгодном свете. Поэтому в Дамаске хотели продолжать игру. Арафат и его команда были вызваны «на ковер» к сирийскому руководству. «Это было унизительно, — вспоминает один из участников встречи. — Полковник обозвал нас „идиотами“, которые не умеют вербовать сторонников. Арафат жаловался, что старейшины в лагерях запрещают молодым вступать в отряды Фатха. В ответ ему заявили, что у сирийцев есть человек, который научит вас, как делать дела».
Этим человеком, которого сирийцы поставили над Арафатом и Фатхом, был некий Мухамед Арака, яростный антисионист и хладнокровный убийца. Вместе с лидерами Фатха он снова отправился летом 1965 года в иорданские лагеря беженцев. В первом же лагере он самолично застрелил двух старейшин, выступивших против вербовки, и дело пошло, как по маслу. Те же методы «убеждения» были применены затем в других лагерях. К осени лидеры Фатха уже могли доложить сирийским покровителям, что располагают серьезными силами, которые насчитывали около 500 человек. Двухлетняя сирийская интрига близилась к успеху. Сирийская печать уже говорила о новой, «тотальной» войне против Израиля, в которой «на острие борьбы» будет находиться «славный Фатх и его героическая партизанская армия». За Арафатом стали охотиться арабские и западные репортеры. Он с удовольствием давал им уклончивые, полные цветистой риторики и недосказанностей интервью. «Я обручен с Фатхом, — восклицал он, прохаживаясь перед журналистами в своем пыльном хаки и неизменной куфие. — Фатх — это моя жена, моя семья, моя жизнь».
Между тем и сам Арафат, и его организация по-прежнему оставались политическими марионетками Сирии в ее сложной межарабской игре. И, возможно, остались бы ими и разделили бы судьбу других малозаметных палестинских групп, если бы не политическое чутье Арафата. В какой-то момент он понял, что может потерять поддержку палестинских масс, если не продемонстрирует — в духе своего лозунга «самоосвобождения» — определенную независимость от арабских стран и их лидеров. Когда новое, более экстремистское сирийское руководство, пришедшее к власти в феврале 1966 года, потребовало от Арафата поставить всех его людей под абсолютный сирийский контроль, он отказался. Конечно, он рисковал. И действительно, сирийцы бросили Арафата и его соратников в тюрьму, объявили Фатх распущенным и стали сколачивать вместо него «собственный Фатх», по-прежнему приписывая ему все «успехи» своих диверсантов и террористов в Израиле.
Но в конечном счете оказалось, что Арафат выиграл. Мало того, что сирийцы сами невольно еще более раздули популярность Фатха среди палестинцев (кто там разбирался, «чей» Фатх в действительности «одерживал победы» — Арафата или сирийский?), — они создали лидеру Фатха репутацию «мученика» и «героя», последовательного борца за независимость «палестинской борьбы» от межарабских интриг и расчетов, маневров и предательств. Когда несколькими месяцами спустя лидеры Фатха сумели выбраться из дамасской тюрьмы и один за другим просочиться в Ливан, в тамошних лагерях беженцев уже ширилась слава Арафата, как признанного вождя палестинского дела.
Проба сил в Дамаске была третьим важным шагом в политической карьере Арафата. С этого момента он стал делать ставку не просто на палестинский национализм иди «самоосвобождение», но на независимую, «самостоятельную» палестинскую политику внутри политики арабской. И орудием этой политики сделал свой Фатх (позднее — ООП). Теперь его цель состояла в том, чтобы использовать межарабские противоречия в интересах максимальной свободы собственного политического маневра. Не переставая быть марионеткой, которой играли другие, он одновременно пытался играть своими хозяевами, сталкивая их друг с другом, эксплуатируя провозглашенные ими лозунги, заявленные ими обязательства перед палестинцами, выданные ими посулы. Конечно, это был рискованный путь, и хотя Арафат оказался мастером политической интриги, его ожидало на этом пути немало падений. Но тактика быстрой, беспринципной смены «хозяев», блокирования с новыми арабскими союзниками против прежних позволяла ему всякий раз быстро подняться на ноги и продолжать эту безумную,
Шестидневная война радикально изменила ситуацию на западном берегу Иордана. И это сказалось не только в арабском мире, но и в израильском обществе. Постепенно стало казаться, что в основе арабо-израильского конфликта лежит именно судьба «территорий», то есть Иудеи и Самарии. Этому немало способствовала тактика Арафата, заговорившего о необходимости отвоевания, в первую очередь, именно этих территорий для создания на них «палестинского государства». Постепенно эта риторика заслонила тот простой и очевидный факт, что Фатх был создан в те времена, когда Иудея и Самария находились еще в арабских руках и создать там «палестинское государство» не представляло никакого труда. Что вся «деятельность» Фатха, искусно разыгранная сирийцами, направлена была отнюдь не на «освобождение» Иудеи и Самарии (разве что от иорданского короля), а попросту на уничтожение Израиля. Что в основе конфликта лежит именно это стремление, позже прикрытое разговорами об Иудее и Самарии, и что никакое «отвоевание территорий» не исчерпывает цели, ради которой был создан Фатх, а поздее ООП. Как не исчерпывают ее никакие «территориальные уступки», на которые был бы согласен Израиль.
Вся история Арафата напоминает об этом. Ибо она есть история непримиримой и давней, еще с 30-х годов, борьбы арабов (начиная с муфтия и Абдель к абира и кончая государственными военными машинами) во имя уничтожения еврейского присутствия в арабском мире. Борьбы, отразившейся в судьбе одного человека.
Поражение 1967 года заставило арабов пересмотреть прежнюю стратегию. Арабская печать широко открыла страницы всем, кто имел что сказать. Лозунги возмездия и реванша, выдвинутые Арафатом, совпали с настроениями момента, и вскоре он стал одним из самых популярных авторов в арабском мире. Отношение к нему в арабских столицах изменилось. В сентябре 1968 года он был приглашен на конференцию партии Баас в Дамаск, где его очистили от всех прежних обвинений. Результатом его воинственного выступления на конференции было согласие сирийцев восстановить Фатх под единоличным командованием Арафата с предоставлением ему всей необходимой помощи. Насер, опасаясь «отстать», со своей стороны разрешил Шукейри активизировать партизанские действия ООП против Израиля и вступить для этого в союз с Фатхом. И хотя союз оказался недолговечным, он позволил Арафату войти в руководство ООП, поднявшись тем самым на очередную ступеньку официального всепалестинского лидерства. В ООП Арафат пришел со своей идеей «независимой палестинской политики», которая после поражения арабских держав приобретала все больше сторонников среди лидеров организации. Идея эта подразумевала, что прежде чем освобождаться от «сионистской оккупации», палестинцы должны освободить себя от арабского диктата. Поэтому широко разрекламированная (в основном — для Запада) «вооруженная борьба за освобождение родины» была в действительности отодвинута на второй план. Ее подменил обыкновенный террор.
С самого начала своей политической карьеры Арафат был достаточным реалистом, чтобы понимать, что лозунг «палестинского самоосвобождения» утопичен. На самом деле он всегда означал иное: действия палестинцев должны создать ситуацию, в которой арабские державы вынуждены будут действовать в палестинских интересах. Когда-то думалось, что действия ООП должны подтолкнуть арабские державы к войне; сегодня в расчеты Арафата входят также политические шаги арабского мира в пользу палестинского дела; но стратегия осталась неизменной: формула ООП по-прежнему начинается со слов «действия палестинцев», а эти действия всегда — и можно сказать, по необходимости — означают террор.
Что порождает эту кровавую неизбежность? Во-первых, реальная разница военных сил; во-вторых, тот очевидный факт, что самым уязвимым местом любой цивилизованной современной демократической страны, включая Израиль, является ее мирное население. В-третьих, идеология и психология современных «национально-освободительных» движений, от Северной Ирландии до Южной Африки.
Не нужно думать, будто Арафат и его соратники первыми выдумали или легитимизировали террор. Уже в первое послевоенное десятилетие эстремист-теоретик Франц Фанон провозгласил, что самым эффективным оружием «обездоленных» является массовый террор (он называл его «революционным насилием»), направленный против мирного населения («грабителей» в его терминологии). Лидеры ООП учились у «революционеров» алжирского Фронта национального освобождения, которые, в свою очередь, учились у Фанона; от ООП эта эстафета перешла к Че-Геваре, Баадеру и Майнхоф, итальянским «Красным бригадам»; террор превратился в одну из опаснейших болезней нашего времени, и сегодня кажется, что человечество уже налаживает с ней некий — во всяком случае, психологический — симбиоз.