Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Ты за что его, а?
Скверный, Куриный, а за ними остальные стали все валить на Скалу. Тот вскочил на ноги:
— Врут! Клянусь верой и правдой, врут, мой ага! У них одна забота — оговорить меня перед тобой да занять мое место! Не выносят они меня, клянусь, не выносят!
— Много о себе думаешь! Выносят не выносят. Да кто ты такой?
— А я говорю, не выносите вы меня!
— Заладил как попугай! Досталось по зубам, мало?
— Досталось, а вот теперь тронь попробуй!
— И попробую!
— Не посмеешь. Теперь здесь Капитан, мой ага. А ну ударь!
Капитан
Куриный с усмешкой глядел на Скалу. Перехватив его взгляд, Скала рассердился.
— Дерьмо! — пробормотал он, покосившись на Скверного.
Тот не слышал.
— Ну а что было дальше, Капитан? — спросил Куриный.
Каждый из заключенных раз тридцать слышал историю Капитана. С течением времени она обрастала в его устах новыми подробностями, становясь все более геройской. Заключенные посмеивались про себя, но не пытались ловить его на слове.
В тот вечер они засиделись далеко за полночь.
Капитан и Скверный вместе вышли из семьдесят второй камеры.
Целых два дня Скверный не решался начать разговор и открыть Капитану свои планы. Курил ночи напролет сигарету за сигаретой и мечтал. Вот ему удалось под каким-то предлогом затащить Капитана в камеру Сёлезли, усадить за игру. Фортуна ему улыбается, он выигрывает, выигрывает, выигрывает. Они перебираются в камеру беев. Там тоже играют. И снова выигрывают. Ссужают других выигранными деньгами в рост, под проценты. Тюфяк из шерсти, шерстяное одеяло, подушка, покрывала из верблюжьей шерсти. По стенам, как у Сёлезли, развешаны костюмы, обернутые белой бумагой. Каждый день, как у Сёлезли, кипит кастрюля, шумит самовар. Дыми себе сигареткой с дурманом да беседуй с гостями…
Он глубоко вздохнул.
— Чего вздыхаешь? — спросил Капитан. — Или корабли твои потонули в море?
— Нет, другое!
Они спустились по лестнице. На втором этаже им навстречу попался коротконогий, толстый, как кот, Боби Ниязи, посыльный начальника тюрьмы. Боби не ожидал увидеть Капитана здесь.
— Ха! Вот так удача! — сказал он, потирая руки. — Позавчера, говорят, пришли тебе сто пятьдесят лир от матери? Давно пора и к нам заглянуть, милости просим.
Скверный с Капитаном знали, что Боби, если захочет, может устроить им разрешение начальника тюрьмы отправиться в сопровождении жандарма или надзирателя в город к зубному врачу или в больницу. Они знали также, что, выйдя под таким предлогом за ворота тюрьмы, можно посидеть часок-другой в кабаке, побывать в публичном доме. В их интересах было умаслить Боби.
Капитан сунул руку в карман черных штанов, купленных вчера в тюрьме у Кара Хаджи за шесть лир, вытащил комок ассигнаций. Пока он разворачивал скомканные бумажки, Боби выхватил у него пятилировую и принялся тереть ею щеки, глаза.
— Благослови тебя аллах, Капитан!
Скверному показалось, что пять лир для Боби слишком много.
— Бессовестный!
— Не твое дело, труба водосточная! Свои, что ли, деньги отдаешь? Нашел в кого камень бросить, а? — Он повернулся к Капитану. — Не таскай ты за собой эту падаль. Ведь он готов с ресниц невесты сурьму слизать да продать. Клянусь аллахом!..
Голова хеттской статуи повернулась к Боби:
— Что ты слышал?
— Задаешь, говорят, пиры в камере голых?
Скверный оживился.
— Варим суп для бездельников, грош им цена с потрохами!
— А ты разве не ешь? Ты, что ли, не бездельник, труба водосточная! Не зря тебя Скверным зовут. Послушай, Капитан, прекрати ты это. Сам у мечети Султан Ахмед побираешься, а у Святой Софии милостыню раздаешь. Куда это годится? Если уж аллах голодранцев людьми не сделал, ты и подавно не сделаешь.
— Точно, — вставил Скверный.
— Ах, точно!.. Не вводи меня в грех!.. Послушай, Капитан, пропади они пропадом, эти голодранцы, пусть воздаст им аллах по заслугам. Сто пятьдесят лир не каждый день попадают в карман. Мой тебе совет: отправляйся в камеру Сёлезли. Попытай судьбу. Или султан, или чурбан!
— Браво! — завопил Скверный. — Я давно хотел тебе это сказать, Капитан, да все не решался. А вдруг тебе и в самом деле повезет…
— А нет — так не велика потеря.. — подхватил Боби. — Представь, что от матери ты ничего не получал. Зато если повезет…
— Разбогатеешь, бесчестным буду!
— Бесчестным? Видать, у тебя за душой не одна тонна этой самой чести?!
Скверный предпочел принять слова Боби за шутку и рассмеялся.
Боби потянул Капитана за руку:
— Пойдем! Я как раз собирался проверить свой шанс. Хочешь, давай вместе?
Капитан не двигался с места. Боби спросил:
— Или ты боишься? Не робей, приятель. Никто у тебя денежки из кармана не вытянет. Не хочешь, не играй. Поглядишь, посмотришь. Пошли!
Скверный схватил Капитана за другую руку, и вдвоем они потащили его в камеру Сёлезли, как быка на заклание.
Капитан в этой камере ни разу не был. И не только он. Никого из семьдесят второй сюда не пускали. Теперь, однако, Капитан уже не принадлежал к тем, кого звали детьми папаши Адама. Он получил от матери сто пятьдесят лир, справил себе одежду, купил постель, угостил заключенных супом.
Никто, впрочем, не обратил на Капитана и его спутников никакого внимания. Боби втиснулся между игроками:
— Селям алейкюм!
И выигрывавшие и проигравшиеся едва кивнули ему в ответ головой.
— Алейкюм селям!
Дрожащие руки игроков хватали кости с расстеленной на полу шкуры, трясли их в чашечке из-под кофе, снова кидали. На кон ставили бумажки в пятьдесят, в сто лир, проигравшие с досады скрипели зубами, выигравшие, запихивая деньги в карман, не скрывали своей радости.
— Не перебивай, Хасан.
— Перебью, приятель, мое право.
— Держи!
— Нет, говорю!
— Ну вот, все дело испортил…
Сёлезли, привалившись спиной к свернутой постели, покрытой цветастым одеялом из верблюжьей шерсти, следил за переходившими из рук в руки костями. Он был осужден на восемнадцать лет за насилие над женщиной и сидел уже шестой год. В прошлом году его отец умер от горя, оставив ему в наследство тысячи денюмов земли, стада овец. У Сёлезли было трое детей — два мальчика и девочка. Но страсть у него была одна — игра. Ничто больше его не занимало.