Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
Длинному приснилось, будто он увидел Кудрета вместе с Идрисом в уездном центре, куда он поехал, узнав от извозчика, что дружок его разъезжает по стране и произносит речи. Заметив его, Идрис шепнул что-то Кудрету на ухо, схватил его за руку и хотел увести.
Всю ночь Длинный во сне боролся с ними, больше — с Идрисом, и утром проснулся в холодном поту. Что за дурацкий сон, черт побери! Он хоть и не верил в сны и разные приметы, такие, например, как звон в ушах или подергивание века, но этот сон показался ему вещим. Идрис, пожалуй,
Длинный быстро оделся, взял свой огромный черный портфель, рассчитался и покинул гостиницу. Когда он проходил мимо ресторана, в который забрел накануне, ему стало не по себе. Сейчас его узнают и схватят — ведь он вчера не заплатил…
Длинный зашел в кафе и заказал чай. Потом купил у уличного продавца два бублика. Он все еще находился под впечатлением виденного сна и не переставал думать об Идрисе. Столько лет вместе ходили «на инспекции»! Удавалось выудить денежки — кутили в самых шикарных увеселительных заведениях Стамбула, не удавалось — с утра до вечера сидели в кафе и клевали носом. В те времена Идрис был совсем другим. Никого не ревновал к Кудрету, не старался переманить его на свою сторону, не хитрил при дележе выручки. А сейчас его просто не узнать. Длинный заметил это еще в тот вечер, в «Дегустасьоне». Допустим, он испугался скандала и смылся. Это еще можно понять. Но ведь и на следующий день он не объявился. Уехал, даже не попрощавшись.
Длинный придвинул к себе стакан с чаем, бросил несколько кусочков сахара. Да, не попрощался. Не соизволил, видите ли, сказать «до свидания». Эх! Но только гора с горой не сходится… Как бы там ни было, а они еще встретятся. И если Идрис захочет увести Кудрета, Длинный не станет бить его, ударит разок-другой и даст пинка под зад…
Раздумья Длинного прервал грохот фаэтона, того самого, на котором он вчера приехал в город. Фаэтон остановился, извозчик соскочил с козел, с шумом ввалился в кафе и крикнул, повернувшись к стойке:
— Эй, где ты там, красавец кахведжи? Куда с утра пораньше запропастился? — Вразвалку подошел к стойке и стал обмениваться шутками с появившимся хозяином. О чем они говорили, Длинный не слышал. К тому же внимание его было поглощено впряженными в фаэтон клячами, стоявшими у самого тротуара. В Стамбуле таких фаэтонов почти не осталось. Их можно было встретить лишь на островах Бююкада и Хейбелиада, где езда на автомобилях запрещена.
Вдруг Длинного осенило: «А что, если завести дружбу с этим извозчиком? Войти к нему в доверие и разузнать, где сейчас находится Кудрет».
Но Мыстык, направляясь к выходу, так сухо поздоровался с Длинным, будто и не возил его вчера с вокзала в город.
— Присаживайся, Мыстык-эфенди! — окликнул его Длинный. — Чайку попьем!
Мыстык всегда не прочь был угоститься за чужой счет.
— Селям алейкюм! — приветствовал он Длинного, подходя к столику.
— Алейкюм селям! Прошу! —
Извозчик смотрел на незнакомца и никак не мог вспомнить, где он его видел.
Наконец он не выдержал и спросил:
— Откуда вы меня знаете?
— Да ведь ты привез меня вчера с вокзала в город! — рассмеялся Длинный.
— Верно… То-то я смотрю, лицо мне ваше знакомо. Откуда приехали?
— Из Стамбула.
— Вот как?
На какой-то миг Мыстык умолк. Он вспомнил о Мустафе Кемаль-паше, который в Измире сбросил греков в море… О войне… Как раз в те годы Мыстыку довелось везти в стамбульский госпиталь раненого солдата. Стамбул тогда был оккупирован, а Мыстык служил в султанской армии… Но о прошлом лучше не говорить, а то неприятностей не оберешься.
— В Стамбуле тоже происходят стычки между партиями?
— И не спрашивай! Похлеще, чем здесь!
— Еще бы! Город большой, народу полно. Грамотных много. У нас и то готовы вцепиться друг другу в глотку. А ты в какой партии?
— Конечно, в Новой! — соврал Длинный. — Сейчас все в нее идут.
— Пошли аллах здоровья твоему отцу! Но не все еще этой партии верят, а, по-моему, только за нее и нужно держаться. Ты в Стамбуле вступал в партию?
— В Стамбуле, в районе Фатих…
— А сюда зачем приехал?
— О наследстве хлопотать.
— О наследстве? — заинтересовался Мыстык. — А кто у тебя тут?
— Семья моя ничем не знаменита. В свое время мой покойный отец проходил здесь военную службу и женился на местной девушке, которая и стала моей матерью. Я приехал, чтобы ознакомиться с запродажной записью. Мне-то, собственно, это ни к чему, но мать пристала: съезди да съезди, может, там что осталось после отца и деда. Мать у меня в летах, ну я и решил ее уважить, а заодно город посмотреть. Тем более что я газетчик.
Мыстык насторожился:
— Газетами торгуешь?
Длинный усмехнулся:
— Статьи в газеты пишу…
— Выходит, в стамбульских газетах все статьи твои?
— Ну что ты, дорогой! В Стамбуле есть такая газета — «Голос кустарей и лавочников» называется. Там и печатают мои статьи. Ну а сейчас, в разгар предвыборной кампании, коллеги мне сказали: «Съезди в Анатолию, потом опишешь все, что видел». Вот я и решил убить сразу двух зайцев: и матери сделать приятное, и описать все, что увижу здесь и в других районах…
Кахведжи принес чай и, ставя перед Мыстыком стакан, сказал Длинному:
— Не знал я, что вы заказали чай для этого трепача, — не принес бы!
Мыстык расплылся в улыбке, словно ему сделали комплимент, и, кладя в стакан сахар, заметил:
— Думаешь, я обиделся за «трепача»? Нисколечко. Кстати, этот господин — газетчик из Стамбула. Смотри, такое про тебя напишет!
Кахведжи, смутно представлявший себе, что такое «газетчик из Стамбула», убирая пустой стакан Длинного, ответил: