Московская метель
Шрифт:
Он был готов действовать, вот только не знал, как.
— Ну нет, ты же понимаешь, что я шучу? — улыбка на украшенном очками лице стала шире.
С негромким щелчком отошла крышечка на задней поверхности золотого «яйца», и зажатый в большой белой руке ключ проскользнул в скважину. Вот сейчас часы окажутся заведены, и станет поздно, все завертится по новому, и на этот раз на вокзале не найдется излишне глазастого мальчишки, что подберет обреченный стать жертвой предмет.
— Мы отпустим тебя, только сначала обезвредим, как ту
Тут щелкнуло повторно, но на этот раз в голове у Мишки.
Он вспомнил гадалку, что приставала к нему возле метро, и мысли закрутились с бешеной скоростью, цепляясь друг за друга, точно колесики в часах. Как она сказала, прежде чем с перекошенным лицом убежать прочь… «ключ в ключе, опора в ключе, жизнь и смерть того, чему быть и не быть, в ключе»?
Именно так!
Перед глазами замелькали эпизоды, пережитые за последние дни, и вроде бы не связанные между собой.
Белое неживое лицо театрального завсегдатая, его настойчивый шепот, что гремит в ушах: «Всякая вещь, предмет, явление имеют власть над нами и над миром поскольку мы придаем им значение… Разбила очарование, запустив в него банальностью…»
И туфля, летящая через сцену.
Олег с его пристальным, хищным взглядом, замерший с мобильником Мишки в ладони: «Имеет значение не только то, чем бьешь, а как и куда…»
Женщина-экскурсовод в Успенском соборе, под тяжелыми сводами, под взглядами святых и ангелов: «Сила может рождаться только в определенных местах, как и умирать, кстати, тоже. Правильное, истинное действие возможно только в конкретной точке пространства, в другой оно не будет значить ничего…»
Вот и ответ, почему у Мишки ничего не выходило, и не могло выйти в Большом Театре.
Золотые часы наделили ценностью и могуществом здесь, на вершине небоскреба, и лишь тут их можно лишить всего этого. Да и еще «удар» банальностью нужно нанести вполне определенным предметом… если царь на сцене орудовал посохом, а Мари из балета туфлей для танцев, то здесь придется пустить в ход ключ.
Но как до того добраться?
Стоит ему дернуться, как навалятся лохматый с плечистым, а любого из них хватит, чтобы скрутить в бараний рог крепкого взрослого мужчину, не говоря уже о двенадцатилетнем мальчишке!
Из памяти встал заснеженный парк, уходящая в заросли лыжня…
Там Олег с друзьями учили его «рывку», тому, как двигаться быстрее желания, и не только собственного, но и чужого.
— Что такое? — босс замер, похоже, он прочитал что-то на лице Мишки.
Но как, как повторить то, что он проделал тогда с рюкзаком?
Надо вспомнить то ощущение, когда ты словно выскакиваешь из собственного тела, не только из тела, а из разума тоже.
— Я… — произнес за спиной лохматый, и время точно остановилось.
Мишка прыгнул вперед, увидел, как задрожали сжатые на ключе белые пальцы босса. Услышал сдавленный удивленный кашель, и одним движением выхватил часы из ладоней
Краем глаза уловил, как двинулись с места Охотники — они соображали и шевелились куда быстрее обычных людей, но даже их реакции оказалось сейчас недостаточно! Вцепился в скользкий и гладкий, будто из стекла вырезанный ключ, и с усилием повернул его против часовой стрелки — почему так, сам не понимал, знал только, что так надо.
Кабинет наполнился царапающим уши скрежетом, задребезжали оконные стекла.
Внутри золотого «яйца» что-то завибрировало, ключ едва не вырвало из пальцев, и он принялся крутиться прямо в скважине. Глаза босса выпучились, полыхнули отчаянием, а в следующий момент лишились всякого выражения, и он рухнул на стол лицом вперед, протяжно хрустнули очки.
Слишком много вложил этот человек в дорогие старинные часы — сил, надежд, времени, желаний; и теперь, когда они разрушались, он лишился значительной части того, что называется душой.
По золотым стенкам пошли трещины, и Мишка поспешно бросил их на стол.
Развернулся, готовясь уворачиваться от лап Охотников, но те отступали, тряся головами и дико вращая глазами. Первым рухнул плечистый, прямо, не шевельнув ни рукой, ни ногой, как срубленное дерево, рядом мягко завалился лохматый, и его тело несколько мгновений трепала судорога.
Последним упал парень в кожаной куртке, откликавшийся на Антона, и по стенам кабинета словно прошла волна.
— Святое дело, — пробормотал Мишка, понимая, что спокойствие испарилось, страх вернулся, да такой, что затряслись руки.
Что он натворил? Неужели на этом все?
В помещении царила полная тишина, четверо взрослых лежали без сознания, и можно было слышать, как они дышат. От часов осталась кучка осколков золотой скорлупы, шестеренок и пружинок, стрелок и кусков циферблата, в которой что-то шевелилось, словно ключ продолжал вращаться.
Затем прекратилось и это движение.
Мишка, сам не зная, зачем, обогнул стол и подошел к окну.
Белая кисея вновь начавшейся метели не мешала любоваться раскинувшейся до самого горизонта Москвой — живой, огромной, невероятно древней и в то же время молодой, наводненной людьми и все же не лишившейся очарования.
Вон идущее от небоскреба шоссе, вон река и Кремль, и где-то за ним лежит вокзал, куда надо попасть, сели он хочет сегодня уехать домой.
— Ух ты! Засада! — воскликнул Мишка, и осознание того, что он может опоздать, стегнуло не хуже кнута.
Интересно, а где ближайшее метро?
Ага, вон и оно — павильон с такой яркой буквой «М», что ее видно с такого расстояния.
Мишка прикинул, куда идти, когда он выберется из здания, и заспешил прочь от окна. Прикрыл за собой дверь кабинета, пронесся через пустой офис, и нажал кнопку вызова лифта. Ухнул в нем вниз с такой скоростью, что под ложечкой засосало, и только выйдя в вестибюль, вспомнил про охранников.