Московские эбани
Шрифт:
— Ой, я опять напилась.
Борис в страхе дернулся и отстранился. Стакан с красным вином она держала достаточно высоко, чтобы смочь окатить его с ног до головы.
— Ты вон какой — хороший. А он у меня… Вот я от его жадности даже заболела.
— Как это? В натуре?
— Ну да. По-настоящему. Даже лечилась.
— Алкоголем что ль?
— Нет. Я пять лет назад в психбольнице лежала. А вот видишь — не помогло. И через пять лет — как напьюсь… — Она икнула.
Полный стакан мерно раскачивался у него перед носом.
Борис бежал. Бежал не оглядываясь. Добежал до кабины
Вадим трясся беззвучным смехом.
— Я так и не поняла: разобралась я с ним или нет. Ну да ладно. Плюхнулась на место Бориса пьяная рыжая бестия и тут же захрапела.
ГЛАВА 27
— Я ничего не понимаю! — говорила Виктория директору последнего из обзваниваемых ею магазинов, — Но объясните, почему сегодня все увеличивают заказ на сметану в три раза?
— Деточка! — отвечал ей хрипловатый голос разбитной, не прочь выпить в хорошей компании, пожилой, но не сдающейся тетки: — Что ж ты тут не понимаешь?! Бомбит Америка Белград!
— Ну и какое это отношение имеет к сметане?
— А такое — все пьют. Ты что? Не слышала, как наши из гаубицы пальнули по Американскому посольству? Ты представляешь, грядет какое всенародное похмелье?
— А сметана то здесь причем?
— Так со сметанкой-то отойти в самый раз! Небось, не на луне живешь, пора бы знать, деточка. Мы на этой сметанке в девяносто третьем за два дня месячную выручку сделали. Во! Смотри телевизор-то, смотри! Видишь, видишь флаг американский топчут! Прибавь-ка кефиру ящика четыре.
— Как дела? — откровенно сытый Якоб, видимо, прямо из ресторана, где имел привычку обедать со своей Машей, ввалился к Виктории в кабинет.
— Ужасно. Создается такое впечатление, что это начало многолетней мировой войны. Сначала они изнасилуют сербов, чтобы показать всем свою справедливость — мол, не только с мусульманами воюют, но и за мусульман, потом беженцы истощат Европу, потом чеченцы обнаглеют окончательно… Страшно подумать — но если пораскинуть мозгами — для Американцев главное противостояние их миру расчета заключается в нас, а не в Садаме Хусейне, готовом завалить весь мир нефтью. Там все понятно. Мы же вне их логики живем. Им нас не рассчитать, как бы провоцировала Чечня. Обязательно начнет провоцировать их к такому же акту, что и к тому, что сейчас они делают в Сербии. Они его только и ждут.
— Только войны нам ещё не хватало. Надо мне со своей Манькой расписаться поскорее, — задумчиво произнес Якоб.
— Причем здесь война?
— Потеряется ещё вертихвостка. Она же у меня медработник военнообязанная.
Якоб уставился в телевизор. Бравые ребята с телеэкрана объявляли бойкот Пепси-Коле.
— Поколение пепси торжественно отказывается от своей соски, — съязвил Якоб.
— Резко увеличивая потребление сметаны, — усмехнулась, вторя ему Виктория.
— Сметаны? — дошло до Якоба, что это дело касается и его бизнеса. Что заказ увеличили?
— И сметаны и кефира в три раза.
На
На всякий случай она позвонила в отделение дорожной инспекции, отвечающее за шоссе, по которому должен был ехать Витюша, но никаких аварий не было.
Ей бы не пришло в голову позвонить на молокозавод, справиться брал ли он товар вообще, если бы не звонки из магазинов трезвонящие один за другим.
То, что она узнала на заводе — повергло её в шок. Оказалось, Витюша, скорешившись с заведующим отдела выдачи продукции, уже три раза брал продукцию в долг, а на этот раз не приехал. Получалось, что деньги, которые ему отдавали Якоб и Виктория, затем чтобы он делал предоплату, Витюша брал себе.
Долг заводу был немалым. Так как заказ увеличивался и увеличивался наличных они не имели.
Узнав, о происшедшем Якоб взревел: — Изобью гада! Я на него чеченцев натравлю! Я!..
— А что если его уже нет дома? — Предположила Виктория. — Вдруг он просто запил.
— Так что же ты хочешь сказать, что он все уже пропил?! Э… ему чтобы все эти деньги пропить…
— Год хватит? — Предположила Виктория, но взгляд Якоба заставил её пояснить — Водка же, кажется, около доллара стоит?
Водка-то дешевая, да дурная голова дорого обходится, — махнул рукой Якоб и, накинув замшевую куртку, пошел к выходу.
Виктория еле успела подсесть к нему в машину. По дороге они молчали. Когда наконец-таки нашли в почти неосвещенном поселке дом Витюши, Виктория не поверила своим глазам — такие желтые облупленные двухэтажные бараки она, столько всего видевшая, видела только в кино про войну и разруху.
Дверь была не заперта. Они вошли и, преодолев во тьме три скрипучие деревянные ступени, оказались перед фанерной, плохо прикрытой дверью — за ней слышались признаки человеческой жизни — бабья ругань, мужской бас, младенческий плач, детский смех, грохот кастрюль. Они открыли дверь никого. Длинный коридор во весь барак, перегруженные вешалки у дверей в комнаты. Они прошли до конца коридора и оказались на огромной кухне. Три неряшливо одетые женщины разговаривали между собою о чем-то бытовом, но врожденно-визгливые голоса навевали впечатление кухонной свары.
Мужчина в трусах и в валенках курил в углу кухни, сидя на табурете, положив ногу на ногу, скрючившись словно горбатый.
— Че надо? — сипато спросил он, заметив в дверях Якоба и Викторию.
Женщины все, как по команде, развернулись к ним грудями, словно линкоры орудиями, и встали руки в боки.
— Виктора Баландина. — Мрачно ответил Якоб.
— Давно не видела. — Выкрикнула та, что потолще и, развернувшись к плите, принялась тщательно помешивать вонючие щи.
— Ой, ищи его свищи. — Махнула рукой толстуха помягче и, развернувшись к ним задом, наклонилась над мешком картошки, что-то сосредоточенно выискивая там.