Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
От вашего сиятельства зависит доставить мне из войск, под начальством вашим состоящих, столько, сколько можно будет.
С истинным и совершенным почтением пребываю вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорный слуга
князь Кутузов».
Тотчас же, ночью, Ростопчин написал текст очередного «Послания к жителям Москвы», в котором сообщал о письме Кутузова, привезенном с места сражения, приводил его текст и сообщал москвичам о том, какие меры предпринимает он: «Я посылаю в армию 4000 человек здешних новых солдат, на 250 пушек снаряды, провианта. Православные,
Но на следующий день, 27 августа, когда Москва читала напечатанную в тысячах экземпляров афишу, Ростопчин получил от Кутузова депешу: «Ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить шесть верст, что будет за Можайском. Собравши войски, освежив мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в полном уповании на помощь Всесильного и на оказанную неимоверную храбрость нашего войска, увижу, что я могу предпринять против неприятеля».
В другом письме — в тот же день — Кутузов писал, что намерен «у Москвы выдержать решительную, может быть, битву противу, конечно, уже несколько пораженных сил неприятеля». Два дня спустя из подмосковных Вязем он сообщает: «Мы приближаемся к генеральному сражению у Москвы».
Тогда даже Кутузов не считал Бородино генеральным сражением войны 1812 года, французы также называли его просто битвой под Москвой, считая в том же ряду, как, например, сражение у Смоленска. Гораздо позже, уже при помощи историков, русское общество осознало истинный масштаб и историческое значение «сражения при сельце Бородине».
Но сохранилось свидетельство о том, что по крайней мере один русский человек сумел увидеть в Бородинском сражении не ступень к решительному перелому в войне, а сам перелом. А. Я. Булгаков — курьер из армии, доставивший Ростопчину письмо Кутузова от 27 августа, оказался свидетелем разговора графа с Карамзиным, и его так поразили «пророческие изречения историографа, который предугадывал уже тогда начало очищения России от несносного ига Наполеона», что он записал эту беседу и рассказал о ней в воспоминаниях.
— Ну, мы испили до дна горькую чашу, — сказал Карамзин, выслушав сообщение Булгакова об ужасных потерях в сражении. — Но зато наступает начало его и конец наших бедствий. Поверьте, граф, Наполеон, будучи обязан всеми успехами своими дерзости, от дерзости и погибнет.
— Вы увидите, что он вывернется! — с досадой возразил Ростопчин.
Карамзин стал объяснять свою мысль:
— Нет, граф, тучи, накопляющиеся над его главою, вряд ли разойдутся!.. У Наполеона все движется страхом, у нас — преданностью, там — сбор народов, в душе его ненавидящих, у нас — один народ, мы — дома, он от Франции отрезан… — Затем Карамзин добавил: — Одного можно бояться…
— Вы боитесь, — воскликнул Ростопчин, угадывая его мысль, — чтобы государь не заключил мира?
— Да, — подтвердил Карамзин. — Впрочем, он торжественно поклялся, что не положит меча…
В Москву привезли смертельно раненного Багратиона. Те три дня, в которые принималось решение защищать столицу или оставить без боя, он находился в доме Ростопчина. Когда же судьба Москвы была решена, Багратион, от которого не скрывали тяжести его ранения, прощаясь с Ростопчиным, написал ему перед отъездом прощальную записку: «Прощай, мой почтенный друг. Я больше не увижу тебя. Я умру не от раны моей, а от Москвы».
Между тем Москва наполнялась транспортами раненых, солдатами, отставшими
Ночью 30 августа Ростопчин получает от Кутузова сообщение, что один неприятельский корпус повернул на Звенигородскую дорогу и, возможно, попытается проникнуть в Москву. «Неужели не найдет он гроб свой от дружины Московской, когда б осмелился он посягнуть на столицу», — писал Кутузов, давая понять Ростопчину, что надеется на его военную помощь.
Все воинские силы, формировавшиеся в Москве, вся артиллерия уже были отправлены в армию, в городе оставался лишь гарнизонный полк и полицейские команды. Ростопчин мог прибегнуть лишь к последнему средству, которое оставалось у него. Он пишет последнее «Послание к жителям Москвы»:
«Братцы!
Сила наша многочисленная и готова положить живот, защищая Отечество, не пустить злодея в Москву. Но должно пособить, и нам свое дело сделать. Грех тяжкий своих выдавать. Москва наша мать. Она нас поила, кормила и богатила. Я вас призываю, именем Божией Матери, на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом; возьмите хоругви из церквей и с сим знаменем собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто мертвый ляжет! Горе на Страшном суде, кто отговариваться станет!»
Ростопчин распорядился прекратить работу судебных и других учреждений, еще остававшихся в Москве, и всем чиновникам ехать в Нижний Новгород.
Утром он велел заложить кареты и отправил жену и трех дочерей в Ярославль. «Прощание наше было тягостно; мы расставались, может быть, навсегда», — вспоминал он. Сам Ростопчин понимал, что у него не так уж много шансов остаться живым. Он еще надеялся, что Кутузов готов драться на улицах. Армия подошла к Москве и остановилась у Филей, отблески бивачных огней были видны из центра города. Может быть, Ростопчин вспоминал Введенский острожек Пожарского и его защитников: в Москве тогда говорили с особым значением, что графский дом — «рядом с домом, принадлежавшим князю Пожарскому».
Весь день 31 августа Ростопчин ждал распоряжений от Кутузова, но их не было. К вечеру Ростопчин отпечатал краткое извещение: «Я завтра рано еду к светлейшему князю, чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев».
На рассвете Ростопчин поехал в ставку Кутузова на Поклонную гору. Хотя Кутузов и сказал ему, что «решился на этом самом месте дать сражение Наполеону», многие генералы и офицеры находили позицию невыгодной и даже гибельной для русской армии. Кутузов намеревался устроить военный совет. Ростопчин, не приглашенный на него, вернулся в Москву, полный сомнений и не имея четкого представления о действиях армии.
В 8 часов вечера адъютант Кутузова штаб-ротмистр Карл Монтрезор привез Ростопчину письмо главнокомандующего:
«Милостивый государь мой граф
Федор Васильевич!
Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение принуждают меня с горестию Москву оставить. Армия идет на Рязанскую дорогу. К сему покорно прошу ваше сиятельство прислать мне с сим же адъютантом моим Монтрезором сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию провести через разные дороги на Рязанскую дорогу.