Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Муравьев Владимир Брониславович

Сдачу Москвы без боя многие из простого московского люда сочли предательством. Они чувствовали себя обманутыми и преданными высшим военным начальством и своим московским губернатором. Оставалось надеяться лишь на собственные силы. Грабежи и насилия французских солдат вызывали не только страх, но также сопротивление и желание отомстить. Безусловно, сыграли свою роль и призывы Ростопчина не бояться французов, убеждавшего, что не так уж они страшны.

Лишившиеся в пожаре своих домов москвичи спасались от огня в обширных садах московских вельмож. Туда сходились с остатками своих пожитков сотни семей, располагались кучками на траве, под кустами.

В городе шла настоящая партизанская война. «Когда город был превращен в пепел пожаром, — рассказывает современник, — и, следовательно, по утушении его не освещен фонарями, то в осенние, глубокие и темные ночи жители Москвы

убивали французов великое множество… Французов били наши по ночам; а днем либо прятались в подземелья, либо были убиваемы в свою очередь французами. Только говорят, что Бонапарт не досчитался в Москве более 20 тысяч человек».

Наполеон пытался создать в Москве городское самоуправление — муниципалитет, но это ему не удалось, так как поставленный во главе его купец Петр Находкин имел мужество отказаться от этой должности, заявив, что ничего не будет делать против родины и присяги своему законному государю. Не поддались и крестьяне на призыв французского губернатора привозить по высоким ценам продовольствие и фураж. «Не оказалось таких дураков», — говорит один современник, а другой сообщает: «Со 2 сентября по 12 октября в Москве никаких торгов не было».

Среди французов было распространено преувеличенное представление о богатствах русских храмов, поэтому они первым делом ринулись в церкви. Они ловили священников и вообще бородатых мужчин, полагая бороду признаком духовного сана, и с побоями требовали указать, где они прячут золото.

Священник кремлевского Успенского собора отец Иоанн Божанов остался в Москве «по должности» при пастве. Его злоключения при французах начались в первый же день их вступления в столицу. События этого дня он описал в 1813 году в пространном стихотворном «Описании моей жизни»:

К вечерне в благовест захвачен при соборе, Второго сентября, здесь началось все горе: Соборных требовал враг от меня ключей, То пива, то вина, то хлеба, калачей; Я рек, что ничего такого не имею, Но в доме все то есть, ключей же дать не смею. То, в первых, был избит, ограблен донага, Изранен, истощен так, что моя нога Не токмо шаг ступить, стоять была не в силах, Тащили, не вели враги меня в бохилах, Как волки гладные, за хлебом и вином, За деньгами, бельем, припасами в мой дом; Где рану значущу штыком в бок учинили, Тогда оставили меня последни силы. Без чувств лежал всю ночь я на полу до дня; Соседи поутру нашед таким меня, Пособием своим мне чувство возвратили И, раны обвязав, запекшу кровь омыли.

Большинство московских церквей были ограблены, взяты священнические одеяния и богослужебные предметы, ободраны оклады с икон, в самих храмах французы устраивали конюшни. Но в некоторых храмах все же продолжались службы. Иным дал охранные грамоты Наполеон, иные защитили прихожане.

У Чистых прудов все выгорело, так как здесь, в Огородной слободе, дома были в основном деревянные, но приходской храм Харитония в Огородниках не пострадал, и в нем продолжалась служба. Вокруг него, рассказывает в «Походных записках русского офицера» И. И. Лажечников, «собираются (окрестные жители), вооруженные булавами, ножами, серпами и вилами; находят с каждым днем новых товарищей несчастия; составляют между собою особенное общество; строят себе шалаши вокруг церкви и клянутся защищать ее от нападения безверных до последнего дыхания. Каждый день приходят они в церковь сию воссылать молитвы к престолу Бога об изгнании врага из Отечества, о ниспослании победы русским воинам, здравия и славы законному государю. Несколько раз покушаются неприятели уничтожить священнослужение и превратить храм Божий в конюшню; но при первом покушении их герои-нищие вооруженными сотнями стекаются вокруг церкви, ударяют в набат и заставляют самих мнимых победителей удивляться их мужеству и решительности. Некоторые из французских смельчаков пытаются, с накрытою головою, присутствовать при отправлении богослужения; но поднятые вверх вилы и грозные голоса свободы принуждают гордых пришельцев смириться пред законами слабых и нищих. Церковь, охраняемая столь мужественными

защитниками, доныне (запись относится к 15 октября 1812 года. — В. М.) уцелела и свидетельствует каждому, что верность царям, вере и коренным добродетелям есть твердейший оплот противу неравного могущества и бедствий, на землю посылаемых».

23 сентября Наполеон, которому стало ясно, что он попал в безвыходное положение и фактически лишился боеспособной армии, посылает Лористона к Кутузову в Тарутинский лагерь с предложением мира на любых условиях. «Мне нужен мир, — напутствовал французский император посла, — лишь бы честь была спасена».

Кутузов принял Лористона, которого знал по Петербургу. Лористон передал ему письмо Наполеона, в котором французский император выражал «чувства уважения и особого внимания» к русскому полководцу и писал, что посол послан им «для переговоров о многих важных делах». Лористон начал говорить о том, что дружба, существовавшая между русским и французским императорами, разорвалась несчастливыми обстоятельствами и теперь удобный случай ее восстановить. «Император, мой повелитель, — говорил Лористон, — имеет искреннее желание покончить этот раздор между двумя великими и великодушными народами». Затем Лористон, в чем он, отмечает Кутузов в донесении Александру I, «более всего распространялся», с горячностью стал упрекать Россию, что она избрала «варварский образ войны», он жаловался «на варварские поступки русских крестьян против французов», на казаков, которые нападают на фуражиров, и вообще «на ожесточение, произведенное в народе с намерением уничтожить всю надежду на восстановление мира».

Выслушав посла, Кутузов ответил, что при назначении его главнокомандующим русскими армиями ему не было дано императором Александром I поручения и права вести переговоры о мире. Кроме того, добавил Кутузов, «таковое соглашение не отвечает теперешнему настроению народа, ибо вы считаете, будто вступлением в Москву поход окончился, а русские говорят, что война только начинается». На утверждение Лористона, что русские «несправедливо обвиняют французов в опустошении и сожжении столицы, тогда как сами же московские жители были виновниками сего действия», Кутузов привел факты, опровергающие его утверждения.

— Я уже давно живу на свете, — сказал Кутузов, — приобрел много опытности воинской и пользуюсь доверием русской нации; и так не удивляйтесь, что ежедневно и ежечасно получаю достоверные сведения обо всем, в Москве происходящем. Я сам приказал истребить некоторые магазейны, и русские по вступлении французов истребили только запасы экипажей, приметивши, что французы хотят их разделить между собою для собственной забавы. От жителей было очень мало пожаров, напротив того, французы выжгли столицу по обдуманному плану, определяли дни для зажигательства и назначали кварталы по очереди, когда именно какому надлежало истребиться пламенем. Я имею обо всем точные известия. Вот доказательство, что не жители опустошили столицу: прочные дома и здания, которых не можно истребить пламенем, разрушаемы были посредством пушечных выстрелов. Будьте уверены, что мы постараемся заплатить вам.

В заключение Кутузов на просьбу Лористона «унять» жителей Москвы, которые «нападают на французов, поодиночке или в малом числе ходящих», «сказал в ответ, что он в первый раз в жизни слышит жалобы на горячую любовь целого народа к своему Отечеству, народа, защищающего свою родину от такого неприятеля, который нападением своим подал необходимую причину к ужаснейшему ожесточению и что такой народ по всей справедливости достоин похвалы и удивления».

Разговор о «варварской войне», которую можно «унять», происходил в сентябре, вскоре же стало ясно, что именно она и люди, ее начавшие, являются истинными и настоящими победителями непобедимого полководца Наполеона. Общее понимание этого утвердилось, по крайней мере в русском обществе, благодаря Л. Н. Толстому, придумавшему для нее художественный образный термин: «дубина народной войны».

«Когда он [Наполеон] в правильной позе фехтования остановился в Москве, — пишет Л. Н. Толстой, — и вместо шпаги противника увидел поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют какие-то правила для того, чтобы убивать людей)… Дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».