Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
«Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии».
Принципиальную идею Дзержинского о ненужности для деятельности ВЧК юстиции развил и популярно изложил Лацис: «ЧК — это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это боевой орган, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад… Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему
(В партийном архиве хранится анкета, заполненная Дзержинским в 1918 году. Среди вопросов был и вопрос о привилегиях: «Пользуетесь ли Вы в Советских учреждениях обедами, пайками и т. п.», на который он ответил: «Пользуюсь».
Вот меню кремлевских обедов Дзержинского (меню составлялось индивидуально с учетом пожеланий столующегося): «Понед.Консоме из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски. Вторн.Солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом. Среда.Суп-пюре из спаржи, говядина булли, брюсельская капуста. Четв.Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек. Пятн.Пюре из цв. капусты, осетрина ам, бобы метр-д-отель. Суббота.Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моч. яблоки, вишня, слива), грибы в сметане. Воскр.Суп из свежих шампиньонов, цыплята маренго, спаржа». Документ находится в Центральном партийном архиве, опубликован в «Комсомольской правде» в 1997 году.)
К дискуссии о «сущности красного террора» «Правда» 25 декабря 1918 года напечатала карикатуру: Карл Маркс попал на Лубянку, его допрашивает Дзержинский. После минутного допроса выясняется, что арестованный из буржуазной семьи, образование — университет, профессия — журналист. «Все ясно! Расстрелять!»
Дзержинский вполне допускал возможность казни невиновных; «ЧК — не суд, ЧК — защита революции, — писал он, — она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам. ЧК должна заботиться только об одном, о победе и должна побеждать врага, даже если ее меч при этом попадает случайно на головы невинных».
Лично Дзержинский в отличие от членов своей Коллегии и рядовых сотрудников не применял физического насилия, не пытал и не расстреливал. Известен лишь один эпизод, когда он застрелил человека в своем кабинете, рассказанный Р. Гулем:
«В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Дзержинского матом, вспомнив всех его родителей. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Дзержинским случился припадок падучей. — Для непосредственного убийства Дзержинский был, конечно, слишком „ломок“…»
Однако, утверждает уже цитированный выше член Коллегии ВЧК Другов, «Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний».
После взрыва бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) в 1919 году, рассказывает комендант МЧК Захаров, «прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей».
В Москве аббревиатуру ВЧК
Побаивались Дзержинского и товарищи по партии. «Не помню, чтоб Дзержинский просидел когда-нибудь заседание целиком, — вспоминает бывший работник Совнаркома. — Но он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в больших сапогах, грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Он внушал к себе только страх, и страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные глаза. Он мог длительно „позабыть“ их на каком-нибудь предмете или на человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие».
Созданная Дзержинским система оказалась сильнее его собственной воли и опрокинула его идеалистические представления о ней, если только они действительно имели место. Прежде всего он потерпел неудачу в кадровой политике. «В органах могут служить лишь святые или подлецы. Но святые покидают меня, а остаются одни подлецы», — признался однажды Дзержинский. Однако он с самого начала подбирал людей определенного рода, наиболее удобных для него. «Речи о „кристальной чистоте“ чекистов оставались, разумеется, для истории, — пишет Р. Гуль в книге „Дзержинский“. — Подбор членов Коллегии ВЧК, начальников Особых отделов и чекистов-следователей Дзержинский начал не с госпожи Крупской и не с барышни Ульяновой, а совсем с других, примитивно-кровожадных, циничных, бесхребетных низовых партийных фигур всяческих проходимцев. Калейдоскоп имен — Петерс, Лацис, Эйдук, Агранов, Атарбеков, Бела Кун, Саенко, Фельдман, Вихман, Бокий — говорит о чем угодно, но только не о „жажде бесклассового общества“.» Именно они, эти люди, в соответствии со своим пониманием порученной им работы превратили ВЧК ГПУ в то, чем органы госбезопасности стали — и были до 1950-х годов.
Дзержинский, конечно, не мог избежать определенного влияния своих соратников и своего аппарата в плане психологическом и нравственном.
В «Вечерних Известиях» 3 февраля 1919 года была напечатана статья старого большевика М. С. Ольминского, начинавшего свою революционную биографию еще народовольцем, в которой он писал о деятельности ВЧК: «Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина».
Ольминский совершенно справедливо отметил общность в морали и методах «деятельности» чекистов и уголовного мира. Что, между прочим, получило невольное подтверждение со стороны чекистов, квалифицировавших уголовников как «социально близких элементов», в отличие от «чуждых» — политических.
Взаимоотношения Ленина и Дзержинского после основания ВЧК развивались в направлении более тесного сближения.
Дзержинский встречался с Лениным на заседаниях Совнаркома, бывал у него с докладами, иногда навещал на квартире и в доме отдыха. Ленин приезжал в ЧК на Лубянку. Бонч-Бруевич вспоминает: «Владимир Ильич несколько раз — раза 4–5 выезжал в ВЧК… в 1919 г.».
Бонч-Бруевич приводит в воспоминаниях «характерный», как пишет он, отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который автору «пришлось слышать», в нем прозвучала, конечно, прежде всего личная оценка:
«— Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие… — сказал Владимир Ильич в одном из разговоров.
А кто знал Владимира Ильича, тот понимает, сколь высока похвала товарища, которого „глубоко любят“ рабочие. И Владимир Ильич с величайшей симпатией и предупредительностью всегда относился к Ф. Э. Дзержинскому». Еще одну характеристику Дзержинского Лениным приводит Л. Троцкий: «Несмотря на высокую нервную нагрузку, он не знал периодов упадка или апатии, он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации, и Ленин сравнивал его с горячим конем».