Московские праздные дни
Шрифт:
Шекспир особенно его занимает. Пушкин читает его в переводе и одновременно, тайно, в подлиннике, не зная транскрипции и выговаривая все эти th, ch, sh как тх, цх, сх. (Ошибка будет выяснена много позже, во время путешествия в Арзрум, на кавказском привале, когда знакомый офицер услышит его декламации из Схакеспеаре — Shakespeare.) Но это уже не так важно, как важен диалог и пространство, им подразумеваемое.
Драматургия классиков в своем замкнуто-разверстом мире дает уроки умножения пространства. Трещины диалога, разномыслие героев: воздух за
Понемногу заканчивается один Пушкин и начинается другой.
Это об Иоанне Крестителе: последний пророк ветхозаветный и первый мученик нового времени. Разрыв «по вертикали», через времена.
Пушкин помнил об Иоанне, вспоминал его на Крещение.
На Иоанна Крестителя, 20 января 1815 года, состоялось знаменитое чтение Пушкиным своего «Воспоминания о Царском Селе». Экзамен перед стариком Державиным. Странные стихи. Странная сцена: сообщение через несколько возрастов, «по вертикали», через времена — притом перевернутое: юноша старику рассказывает воспоминания. Его ведет интуиция, проникающая время. Еще стоит посчитать дни: если он читал воспоминания Державину на следующий день после Крещения, то легко предположить, что написаны эти стихи в Святки, в самый хоровод эпох.
Но это пятнадцатый год, грезы юноши, который оканчивает лицей и неизбежно заглядывает в будущее.
Что происходит с этим юношей в эти же дни спустя десять лет, когда он в ссылке, в ледяном гробу Пскова — как будто умер, но на Рождество спасся, «родился»? Прошли Святки — не знаю, участвовал ли Пушкин в гаданиях, иногда он вместе со слугами, играя, мог себе это позволить — только теперь ему не нужна такая игра: его обступили книги. В них время.
Пушкин на Крещение и далее только и делает, что читает, погружаясь в хоровод времен через слово. С чем он выходит из этого бумажного купания?
С «Андреем Шенье», монологом поэта перед казнью. Это самое известное из стихотворений, той зимой написанных. Революционное содержание этих стихов исследовала особая комиссия 1827 года, расценила их как побуждающие к бунту и приговорила поэта к очередному сроку полицейского надзора. Но здесь важнее другое их содержание, а именно — заглядывание «по вертикали», сквозь времена (этажи зимы) — загадывание возможной смерти.
Он много думает о смерти. О том же и его «Шенье». Невозможно предположить, что Пушкин писал о состоянии поэта перед казнью, имея в виду исключительно революционные призывы и сочувствие республике. Нет, на вертикальной связи времен, точно пронизанный острием (Сверчок на булавке — это о нем, в ссылке), он непременно пишет о себе, о раздвоении себя, о границе в себе, по одну сторону которой он прежний, легкий, как сверчок, а по другую — новый, перешедший некий предел и как будто родившийся заново.
У его «Шенье» новый звук, подложенный кандальным звоном.
Достаточно одного выбора темы: он точно соответствует сезону. Достаточно настроения — зимнего, «двухэтажного», с опасным смотрением сквозь времена, и того, как очевидно рисковал Пушкин, затеваясь с «Шенье».
Это похоже на дуэль — с небесами. Пока мы различаем в «Шенье» дуэль с властями.
Дуэль: мизансцена роковым образом раздвоена.
Стоит еще вспомнить, что над Пушкиным висела дуэль реальная, отложенная еще с Молдавии, — с Федором Толстым «Американцем», которую Пушкин, не скрывая, опасался: слишком серьезен был соперник.
Все
В итоге все даже слишком просто, слишком очевидно: Пушкин в январе 1825-го года затевает воображаемую дуэль и получает ее, отложенную, в те же дни 1837-го года в Петербурге.
*
О дуэли ничего писать не буду: это событие петербургское. Можно отметить пару уединение-одиночество, разведенную по этажам двух русских зим.
Пушкин очень одинок в январе 25-го года — это по сезону, это уместно во времени.
Звон колокольчика все длится (звенят ключи, замки, запоры), одиночество и чувство опасности — воображаемое, нагнетаемое день ото дня — делают этот звук все более предметным. Легкие южные стихи Пушкина, до того легкие, что порой представляются обезвешенными, постепенно наливаются новой тяжестью: такой, что уже отдает звоном.
*
10 февраля — Ефрем Сирин
В этот день церковь вспоминает двух сирийцев: Ефрема, поэта, певца, составителя песнопений (IV век) и Исаака Сирина, епископа Ниневии (район Персидского залива, VI век), мистика, духовного исследователя, несторианца, возвращенного в православный календарь из уважения к его подвижническому исследованию.
Для нас, вспоминающих о Пушкине, как будто более уместен Ефрем, собиратель первых рифм. Хотя, кто знает, возможно, Исаак и путь его на восток, на солнце, к вечным вопросам, также указывают на существо происходящего в эти дни с северным, отпавшим и теперь возвращающимся к вере поэтом. Восточные мотивы для Пушкина всегда были в чем-то руководительны. К Библии он шел через переводы Корана.
10 февраля 1837 года. Смерть Пушкина.
10 февраля 1937 года. Страстная площадь в Москве переименована в Пушкинскую.
По народному поверью, Ефрем –сверчковый заступник. (Арзамасского Сверчка не защитил.) В этот день насекомых убивать нельзя: обидится домовой.
Этот день — именины домового. Нельзя браниться в доме: отворяешь его для нечистой силы. От нее обороняет домовой. Ему выставляли на загнетке печи горшок каши. К нему на ночь подгребались угли, чтобы каша не остыла, не опала на дно.
«Загнетка, загнет (в Москве –загнива) — заулок на шестке русской печи, обычно левый, ямка на передпечье, куда сгребается жар». В.И. Даль.
Жалко Пушкина.
Две зимы. Монахи и отшельники так же логичны после Рождества, как пророки перед ним. Идет освоение подарка (света), который явился звездой на Рождество. Пока с этим справляются единицы: отсюда это шествие людей-единиц.
Это трудный, двоящийся сезон. Не раздвоенный, но именно двоящийся, насылающий на Москву тяготы неизбежного членения (скорого перехода к движению: все сложности первого шага).
Притом что зима как будто покоится на своей вершине; ничего в ней не меняется, словно она продлится вечно. Света во всяком смысле мало. Не столько он сохраняет и согревает, сколько его необходимо охранять и поддерживать. Это работа; две зимы, церковная и светская, проживают один за другим свои «праздничные будни».